Ведерников огляделся по сторонам, и взгляд его невольно задержался на окнах веранды командирского домика. Солнце поднялось, стекла погасли; ветер шевелил белые шторки с нехитрой кружевной вязью по нижнему срезу, приоткрывая никелированную спинку детской кровати, — похоже, дверь на веранду не была заперта, Ведерникову даже показалось, будто увидел черноволосую детскую головенку на белой подушке.

«Ребят почему не увозят? — недоуменно толкнулось в мозгу. — Неужели командиры не понимают, что немец держит под обстрелом заставские строения! Увезли бы ребят, пока можно».

Словно в подтверждение, за заставой, на станции, взревел паровоз.

Мальчишечку Новиков заприметил давно. В белой панамке, в коротких серых штанишках с перекрещенными по груди шлейками и в красных сандаликах на тоненьких голенастых ножках, он удивительно напоминал аистенка. Мальчик наблюдал за бойцами, напряженно, с недетской серьезностью, и медленно — шажок за шажком — приближался к траншее, узколицый, остроносенький, в самом деле похожий на робкую птицу.

День разгорелся, во всю силу жгло солнце, и Новиков часто, почти за каждым взмахом лопаты облизывал губы и сплевывал мелкую, противно скрипевшую на зубах песчаную пыль. Вдоль всей траншеи взлетали отполированные до блеска лопаты и глухо шлепался на траву спрессованный белый песок.

Парни работали молча, без привычной подначки и беззаботного трепа, пыль оседала на их потные спины и руки, набивалась в волосы, пудрила лица; Новиков не объявлял перекур, хотя у самого ныла спина и руки налились тяжестью — дел оставалось на каких-нибудь полчаса: углубить траншею на пару штыков да замаскировать бруствер.

На траве, под кустами сирени у командирского домика, играли дети; загоревшие, крепенькие, они резко отличались от бледного тощенького мальчика в красных сандаликах.

Явно нездешний, он одиноко наблюдал за Новиковым со стороны. Было что-то притягательное в беззащитном ребенке. Он стоял метрах в двух от траншеи, не смея подойти ближе.

— Как тебя зовут? — спросил Новиков.

— Зяблик, — ответил мальчик тоненьким голосом.

— Хорошее у тебя имя, Зяблик.

— Это не всамделишное. Меня мама так называет. — Мальчик доверчиво подошел ближе. — Я — Миша. Мне уже четыре года.

— Ты совсем взрослый. — Новиков отставил лопату, и Миша это понял как приглашение к разговору.

— Дядя, — позвал он. — А зачем вы копаете?

— Нужно.

— А зачем нужно?

— Станешь пограничником — тогда узнаешь. — Сказал и осекся под немигающим взглядом синих Мишиных глаз. — Ладно, Мишук, иди к ребятам, иди играй.

Но мальчик подошел еще ближе, к самому брустверу.