Любовь Семена Малышева к Наталье Стрельцовой расцвела, как сентябрьская тайга, и бесплодно завяла. Они оба поняли, что у Натальи так и не пришла та большая любовь, которая не признает ни стыда, ни преград, ломая все на своем пути, поглощает обоих в своем безумном, глубоком водовороте.

Когда Наталья узнала, что неграмотному Якову Лисину заявление в народный суд написал Семен Малышев, она люто возненавидела своего бывшего ухажера.

Семен понял свою ошибку, но было уже поздно. Он прекрасно знал тот кремень в характере Натальи, об который не раз обжигался и отскакивал прочь.

Семену, может быть, пришлось бы долго мучиться и переживать, но его выручил неожиданный случай.

Приболела его квартирантка-учительница. Он стал за ней ухаживать. То поднесет стакан чаю, то брусничку подсахарит и поставит на табуретку, то где лекарства подаст. Поближе пригляделся — баба как баба. С виду была строгая, а тут, в постели, ничего. Простоволосая, грубоватое, монгольского росчерка лицо сибирячки обмякло, стало женственнее и привлекательнее. По-свойски разговоры завели житейские; она рассказала про свою вдовью жизнь, в которой напрочь отсутствовали розовые денечки, да и откуда им быть — года-то ушли, перевалило за «бабий век». И даже давала понять она, что при случае и не отказалась бы выйти за пожилого, лишь бы он был порядочным человеком.

Ночи под рождество, видимо, всегда бывают колдовскими. Какими они были при Гоголе, такими же дошли и до наших дней. Сел Семен рядом с кроватью Елены Емельяновны. Сначала сумерничали, потом стало темно, собрался было зажечь лампу, но она попросила его не зажигать.

— Я люблю темноту, лучше мечтается.

— А мне приятно сидеть рядом с вами.

— Да?!

— Правда… истинная…

Мягкие женские руки обняли Семена и, притянув, обожгли его…

Вечером Семен Малышев был бобыль-бобылем, а утром поднялся с постели женатым человеком.

Дед Арбидоша не забывал заглянуть к бабке Дарье. Вот и сегодня приковылял к ней с новостями. Запалив свою огромную черную трубку, заговорил он громко, как все тугие на ухо люди.

— Слышь, кума, Сенька-то Малышев жанился, говорят.

— Но и кумуха-черемуха с ним… А на ком леший повесился-то?

— На учительше Омельяновне.

Бабка перекрестилась.

— Слава богу, все же не со сватьей грех делить. Я уж и то баю, что не така баба Наталья, чтоб жить на смеху… Гордыня не дозволит.

Старик попил чаю и молча увалил домой.