Рассказывал Сенька много, но только не о типографии и не о «Молнии». Он так горячо и так уверенно обосновывал каждый свой шаг, каждое слово и поступок, что минутами Форсту начинало казаться: а может, этот словоохотливый, простоватый паренек действительно ни к чему не причастен? А Сенька без умолку все выяснял, объяснял, время от времени выражая удивление и даже негодование, что вот его, человека, который день и ночь у всех на глазах, на немецкой работе, вообще могли арестовать! Разве что с кем другим по ночному времени спутали…

Галя Очеретная перед допросом очень боялась. А когда переступила порог кабинета, вся сжалась в комок.

Форст это сразу заметил и, чтобы окончательно запугать девушку, накинулся на нее с бранью и угрозами: мы, дескать, тебе такую работу дали, доверили, а ты…

И тут — совершенно неожиданно для него — Галя вдруг рассердилась… Куда и страх подевался! На черта ей сдалась эта работа! — закричала она. Пускай они подавятся этой работой! И пусть лучше скажут, за что ее арестовали! Ведь они сами хорошо знают, и шпион их Панкратий Семенович тоже: в типографии той, чтоб ей провалиться, не то чтобы печатать, а дотронуться до литер нельзя. Так для чего же было ее арестовывать и детей сиротить? Мало того, что мать убили?.. — От обиды и лютой ненависти Галя заплакала.

Петр поразил своим апатичным, как подумал про себя Форст, равнодушием. Невозмутимо, флегматично он твердил одно: он действительно Петр Нечиталюк, а больше ничего не знает и не понимает…

Он, и правда, мало что понимал. Форст, раздражаясь, так калечил и уродовал и русский и украинский язык, что Петр понимал его речь только с пятого на десятое.

— Кто ты такой и откуда?

— Не понимаю.

— Национальность?

— Украинец.

— Да какой же ты украинец?

— Украинец.

— Да ведь ты и говорить по-украински не умеешь.

— Украинец, украинец…

А Володя Пронин решил твердо идти напролом и ни в чем не хитрить.

— Да, я из окруженцев, — сказал он Форсту. — Военный врач. Остался тут для того, чтобы лечить и выхаживать раненых красноармейцев. Этим тут, в Скальном, и занимался. Больше ничего не знаю и знать не хочу. И, чтобы в дальнейшем не было между нами никаких недоразумений, предупреждаю заранее: ни на один ваш вопрос отвечать не буду!

И Форсту оставалось только скрывать свое бессилие да злобно удивляться. Эти юнцы, по существу дети, встали перед ним какой-то глухой, непреодолимой стеной. Он снова и снова думал в тревоге: «А не наделал ли я в самом деле сгоряча непоправимых глупостей?»

Именно теперь, когда они все были у него в руках, когда он мог делать с ними все, что захочет, — именно теперь Форст утратил всю свою самоуверенность.