«Туда», — махнул рукой в заснеженную степь Семен.

«А мы как раз именно оттуда… Жаль, сватами не будем. На вот, хоть закури с горя немецкий гостинец. Сам фон Паулюс угощал», — достал он из объемистого деревянного ящичка еще одну сигару.

«Благодарю, я, брат, непьющий с детства», — отшутился в свою очередь и Лутаков. И не успел еще отойти, как вслед за ним бросился высокий парень в тугих новеньких ремнях и с желтой кобурой поверх щегольского полушубка, с сержантскими погонами на плечах.

«Семен! Семен, эй, слышь! Семен, подожди!»

Семен сразу даже не сообразил, что это окликают его.

Отвык уже от такой формы обращения. Когда же, наконец, оглянулся, увидел: к нему бежит высокий, совершенно незнакомый человек со смолисто-черными усами на молодом, обветренном лице.

Не останавливаясь, налетел он на Семена, сгреб, смял длинными сильными руками, прижал к груди, оторвал от земли, крутанулся вместе с ним, снова поставил на снег.

«Мать родная, ей-богу, это ты, Семен! Ты или не ты?»

«Да я! — крикнул в ответ Семен, с трудом сдерживая слезы. Из-за этих проклятых усов он не мог узнать Петра, только по голосу догадался, что это он. — И откуда ты их взял?!»

«Кого?»

«Да усы же!»

«Тю! А я думаю… Еще с прошлой зимы. Привык уже. Вроде бы не так губы мерзнут. Да и носу теплее».

Какое-то мгновение они стояли молча, похлопывая друг друга по плечу и осматривая сияющими, влажными от волнения глазами.

«Петро…»

«Семен…»

«И скажи ты… Нужно же, чтобы вот так, а?!»

«Вот и я говорю!»

Все это было таким неожиданным, ошеломляюще радостным, почти невероятным! Хотелось так много сказать друг другу, что в груди распирало, перехватывало в горле и словно совсем не было слов. Стояли оба бледные, широко улыбались — улыбки эти, казалось, вот-вот перейдут в слезы — и только помаргивали глазами.

«Семен!»

«Петро!»