— Ровно тридцать, Лабиш?

Сержант, который при появлении Дефоссё неохотно вытянулся, смачно сплевывает на землю табачной жвачкой, сосредоточенно копается в ноздре и кивает. Тридцать фунтов пороха уже лежат в каморе; ствол поднят на 44 градуса, как приказал в соответствии с последними поправками лейтенант Бертольди. Чугунная пустотелая бомба весом в 80 фунтов загружена свинцом, песком, а порохом на этот раз — лишь на треть; особая трубка из дерева и жести снабжена стопином, который будет — а будет ли? — гореть тридцать пять секунд.

— Ну что, разобрались с запальным каналом?

Лабиш гладит усы и отвечает не сразу. Из-за огромной силы взрыва, которая и выталкивает гранату через канал ствола, медная цилиндрическая камора, где воспламеняется пороховой заряд гаубицы, после каждого выстрела слегка отходит. Это приводит к тому, что запальное отверстие расширяется, а дальность выстрела, соответственно, — сокращается.

— Вроде бы разобрались, господин капитан, — раздумчиво сказал наконец сержант. — Мы его подклинили, когда остыл, очень тщательно. Надо полагать, теперь все будет в порядке. Однако гарантировать не могу.

Дефоссё улыбнулся, обведя глазами артиллеристов:

— Надеюсь, что будет. Нынче вечером маноло устроили в Кадисе праздник. С нас причитается. Как, по-вашему, а?

Но на молодецкую фразу солдаты ответили лишь вялой, неопределенной гримасой. Задор разбился о воспаленные лица, о набрякшие веки усталых глаз. Ясно, что Лабиш и его норовистые канониры оставляют воодушевление офицерам. Им-то решительно безразлично, накроет граната цель или нет. Много ли народу перекрошит, мало или вообще никого. Они об одном мечтают — отстреляться на сегодня, пожевать чего-нибудь, уйти в блиндажик и завалиться спать.

Капитан вытащил из жилетного кармана часы, взглянул на циферблат:

— Через три минуты открыть огонь.

Бертольди, подойдя поближе, смотрит на собственные часы. Кивает, говорит «Слушаю!» и поворачивается к артиллеристам:

— Все по местам! Лабиш, пальник! Огонь по готовности.

Симон Дефоссё, щелкнув крышкой, прячет часы в карман и осторожно, стараясь не споткнуться в темноте да не сломать себе чего-нибудь, возвращается наверх. А там снова набрасывает на плечи шинель и приникает правым глазом к окуляру. Всматривается в ярко освещенный далекий дворец. Потом поднимает голову и ждет. Ах, как было бы славно, думает он, покуда ногти его выстукивают на медном корпусе трубы негромкую дробь, если бы «Фанфан» сегодня ночью сыграл как надо, взял верную ноту — самое нижнее «до», от которого британский посол вместе со своими гостями повылетают в окна, получив восемьдесят фунтов железа, свинца, пороха и уверений в совершенном почтении. От герцога Беллюнского, императора и от него самого, Симона Дефоссё, в части, его касающейся.