Полицейский примирительно поднял руки ладонями вверх.

— Ну, об этом еще рано говорить. — Он, криво улыбаясь, ерзал на стуле, как будто снова подбирая нужные слова. — Официально пока считается, что с профессором Ортегой произошел несчастный случай.

— А если ваши хваленые медики в конце концов докажут обратное?

— В таком случае… — Фейхоо сделал неопределенный жест, — в таком случае на вас падет не больше подозрений, чем на любого другого из тех, кто так или иначе поддерживал отношения с покойным. Представляете, какой длиннющий список?

— В этом-то и состоит проблема. Я не могу представить себе человека, способного убить Альваро.

— Ну, это ваше личное мнение. А я смотрю на это по-другому: разные там студенты, заваленные им на экзаменах, ревнивые коллеги, брошенные любовницы, обиженные мужья… — Он считал, загибая пальцы на руке. — Нет. Ваши свидетельские показания весьма ценны, и вы не можете не признать этого.

— Но почему именно мои? Вы включили меня в раздел покинутых любовниц?

— Я не собираюсь заходить так далеко, сеньорита. Однако вы виделись с ним всего за несколько часов до того, как он раскроил себе череп… Или кто-то ему его раскроил.

— За несколько часов? — На сей раз Хулия действительно растерялась. — Когда он умер?

— Три дня назад. В среду, между двумя часами дня и полуночью.

— Это невозможно. Тут наверняка какая-то ошибка.

— Ошибка? — Выражение лица инспектора разом изменилось: теперь он смотрел на Хулию с откровенным недоверием. — Здесь не может быть никакой ошибки. Время смерти определено медицинским заключением.

— Нет, может и, безусловно, есть: ошибка на сутки.

— Почему вы так думаете?

— Потому что в четверг вечером, на следующий день после нашего разговора, Альваро прислал мне на дом кое-какие документы, которые я у него просила.

— Что за документы?

— Они касаются истории картины, над которой я сейчас работаю.

— Вы получили их по почте?

— Нет, с посыльным, прямо в день отправки.

— Вы помните, из какого агентства был посыльный?