Надеюсь, ты не против, чтобы тебя называли Мексиканкой. Здесь у всех есть клички, только одним они нравятся, а другим нет. Например, я – Лейтенант О’Фаррелл. И мне это нравится. Может, когда-нибудь я позволю тебе называть меня Пати.

– Пати.

– Что?

– Книга просто замечательная.

– Я же тебе говорила.

Она по-прежнему лежала с закрытыми глазами, с дымящейся сигаретой во рту, и от солнца мелкие пятнышки у нее на переносице, похожие на веснушки, выделялись ярче. Когда-то – да, пожалуй, в какой-то степени и до сих пор – она была привлекательной. Или, быть может, скорее приятной, чем действительно привлекательной: светлые волосы, рост метр семьдесят восемь и живые глаза, в глубине которых, казалось, всегда искрился смех. Ее матерью была Мисс Испания пятьдесят какого-то года, в свое время вышедшая замуж за О’Фаррелла, знаменитого производителя мансанильи и заводчика хересских лошадей. Снимки этого элегантного морщинистого старика время от времени появлялись в журналах: на заднем плане всегда винные бочки или бычьи головы, украшающие стены его дома, битком набитого коврами, книгами, картинами и керамикой. В семье были и другие дети, но Патрисия оказалась, что называется, паршивой овцой. Дело о торговле наркотиками на Коста-дель-Соль, русская мафия и несколько трупов. Ее жениха, носителя трех или четырех фамилий [[955]], застрелили, а сама она чудом осталась жива, получив два пулевых ранения, из-за которых провела в больнице полтора месяца. Тереса видела у Патрисии эти шрамы в душе и когда она раздевалась в камере: две звездочки сморщенной кожи на спине, рядом с левой лопаткой, на расстоянии ладони одна от другой. Еще один шрам, покрупнее – след выходного отверстия одной из пуль, – находился спереди, пониже ключицы. Вторую пулю, расплющившуюся о кость, извлекли на операционном столе. Бронебойная, сказала Патрисия, когда Тереса, в первый раз увидевшая ее шрамы, уставилась на них. Была бы разрывная, мы бы сейчас с тобой тут не сидели. И закрыла тему, усмехнувшись так, словно речь шла о чем-то забавном. В сырые дни эта вторая рана у нее болела, как и у Тересы ее свежий перелом под слоем гипса.

– Как тебе Эдмон Дантес?

– Эдмон Дантес – это я, – ответила Тереса почти серьезно и увидела, как морщинки вокруг глаз Патрисии обозначились заметнее, а сигарета в углу рта дрогнула от улыбки.

– И я тоже, – сказала Патрисия. – И все они, – не открывая глаз, добавила она, кивнув на женщин во дворе. – Невинные и девственные, мечтающие о сокровище, которое ожидает нас, когда мы отсюда выйдем.