Старшая, вполголоса принялась рассказывать Пати, замужем за полным кретином, вон за тем лысым толстяком, который там ржет, слышишь, над собственными анекдотами, а вторая доит отца как хочет. Впрочем, они обе его доят.

– А твой отец тоже здесь?

– Господи, конечно же, нет. – Пати изящно сморщила нос, не донеся до рта стакан с неразбавленным виски со льдом. – Этот старый козел окопался в своем доме в Хересе… В деревне у него, видите ли, открывается аллергия. – Она издевательски хохотнула. – Ну, знаешь, цветочная пыльца и все такое.

– Зачем ты пригласила меня?

Не глядя на нее, Пати отпила из стакана.

– Я подумала, – ответила она, облизнув мокрые губы, – что тебе не помешает пропустить рюмочку.

– Для этого на свете есть бары. А тут ведь не моя компания и не моя обстановка.

Поставив стакан на стол, Пати закурила новую сигарету. Предыдущая, незагашенная, дотлевала в пепельнице.

– И не моя. Или, по крайней мере, не совсем моя. – Она презрительно обвела взглядом собравшихся. – Мои сестры – абсолютные идиотки: они считают, что посредством этого праздника как бы заново вводят меня в свет. Вместо того, чтобы спрятать меня куда подальше, выставляют меня напоказ, понимаешь?.. Этим стараются доказать, что не стыдятся заблудшей овцы… Сегодня ночью они улягутся спать, как обычно, без всяких желаний и со спокойной совестью.

– А может, ты несправедлива к ним. Вдруг они и вправду рады?

– Несправедлива?.. Здесь? – Пати с неприятной усмешкой прикусила нижнюю губу. – Ты можешь себе представить, что никто, ни единая душа, до сих пор даже не спросил меня, каково мне было за решеткой?.. Запретная тема, табу Только «привет, дорогая». Чмок, чмок. Выглядишь замечательно. Как будто я вернулась после отдыха где-нибудь на Карибском побережье.

Здесь она говорит не так, как в Эль-Пуэрто, подумала Тереса. Как-то развязнее, что ли, и многословнее. Вроде бы все то же самое и теми же словами, но как-то иначе: будто здесь она считает себя обязанной давать мне объяснения, которые в нашей прежней жизни были не нужны. Тереса наблюдала за ней с самого первого мгновения, когда бывшая сокамерница, отделившись от группы гостей, пошла ей навстречу, и потом, когда Пати раз-другой ее покидала, чтобы оказать внимание другим приглашенным. Тереса не сразу признала ее. Не сразу привыкла к ее улыбкам, которые видела издали, к ее жестам, выдающим общность с окружающими людьми, незнакомыми и чужими для самой Тересы, к манере Пати брать предложенную сигарету и наклонять голову к подставленной зажигалке, время от времени находя глазами ее, Тересу, которая оставалась в стороне от всего и вся, поскольку сама не решалась подойти ни к кому а к ней никто не подходил и не обращался. Наконец Пати вернулась, они уселись в кресла на крыльце. Только теперь мало-помалу Тереса начала узнавать подругу. Действительно, сейчас Пати говорила больше, чем раньше, как бы стараясь все объяснять и оправдывать, словно опасаясь, что Тереса не поймет или – вдруг пришло ей в голову – не одобрит. Это предположение заставило ее задуматься. Похоже, легенды, окружающие человека в тюрьме, ничего не стоят вне ее стен, решила она, поэтому выйдя на свободу, приходится как бы заново создавать свой образ. Так что, может, здесь Лейтенант О’Фаррелл просто никто или не совсем та фигура, какой бы ей хотелось быть или выглядеть. А еще – может, она боится понять, что я это понимаю. Мне-то в этом смысле повезло: я до сих пор не знаю, кем была там, за решеткой, и, может, поэтому меня не слишком беспокоит, кто я на воле.