– Черт! – только и сумел произнести он.

Потом на некоторое время он и вовсе онемел. Стоял, прислонившись к стене и даже не пытаясь подобрать валяющиеся у ног бумаги, не пытаясь сделать ничего – только успокоить бешено колотящееся сердце; а Тереса, по-прежнему сидя на ступеньках, неторопливо и подробно информировала его о причине своего визита. Своим мягким мексиканским говором, словно робкая девочка, по чистой случайности оказавшаяся замешанной в дело. Ни упреков, ни вопросов о картинах, в которые были вложены деньги Сантьяго, или о самих исчезнувших деньгах. Ни единого упоминания о полутора годах, проведенных в тюрьме, о том, как гибралтарец умыл руки, когда надо было защищать ее. Она только сказала: в темноте все выглядит серьезнее. Более впечатляюще – так я думаю. Поэтому я здесь, Эдди. Чтобы произвести на тебя впечатление. Время от времени свет на лестнице автоматически гас; Тереса, не вставая, поднимала руку к выключателю, и перед нею снова появлялось желтоватое лицо адвоката, его испуганные глаза за стеклами очков, которые, скользя по влажной жирной коже, так и норовили съехать с переносицы. Я хочу произвести на тебя впечатление, повторила она, уверенная в том, что адвокат находится под этим впечатлением уже неделю. С тех самых пор, как газеты сообщили, что сержанту Ивану Веласко нанесли шесть ударов ножом на парковке одной из дискотек – в четыре часа утра, когда он, разумеется, пьяный, направлялся к своему новенькому «мерседесу».

Какой-то наркоман или черт знает кто, затаившийся среди машин. Обычное ограбление, каких много. Часы, бумажник и все прочее. Но по-настоящему обеспокоил Эдди Альвареса вот какой факт: убийство сержанта Веласко произошло ровно через три дня после того, как другого его знакомого, надежного человека по имени Антонио Мартинес Ромеро, иначе Антонио Каньябота, или просто Каньябота, обнаружили мертвым в одном из пансионов Торремолиноса. Голый, в одних носках, он лежал на животе со связанными за спиной руками. Задушенный. Сделал это, по всей видимости, гомосексуалист, подошедший к нему на улице примерно за час до его кончины. Этих двух историй, сопоставленных одна с другой, вполне хватало, чтобы произвести впечатление на кого угодно, особенно если этот кто угодно обладал достаточно хорошей памятью, а у Эдди Альвареса она была очень хорошая, чтобы помнить о роли, которую сыграли жандармский сержант и Каньябота в деле, связанном с Пунта-Кастор.

* * *

– Клянусь тебе, Тереса, я не имел никакого отношения…

– К чему?

– Ну ты же знаешь… Ни к чему.