И вот она осталась одна. Полумрак и голос Хосе Альфредо. Все произошло так, как можно было предвидеть: спокойно, без лишних слов и ненужных жестов. Так же асептически, как улыбался Тео, опытный, умелый и внимательный. Удовлетворительный во многих отношениях. И внезапно, почти в самом финале одного из финалов, к которым он приводил ее раз за разом, бесстрастный мозг Тересы вновь заставил ее увидеть самое себя со стороны, как бывало раньше: голую, наконец-то насытившуюся, с разметавшимися по лицу волосами, успокоившуюся после возбуждения, желания и наслаждения, знающую, что чужое обладание ею закончилось на камне Леона. А еще была мысль о Пати: как она вздрогнула, когда Тереса поцеловала ее в губы там, в тюремной камере, как она смотрела на них с Тео, когда тот подносил Тересе огонь у стойки бара. А может, Пати добивалась именно этого. Старалась подтолкнуть ее навстречу себе самой. Навстречу образу женщины в зеркалах, у которой такой ясный, трезвый взгляд и которая никогда не обманывается.

После ухода Тео Тереса пошла в душ, включила очень горячую воду, от которой сразу же запотело зеркало в ванной, и принялась намыливаться – медленно, тщательно; потом, одевшись, вышла на улицу. Она шла одна куда глаза глядят, и вдруг, свернув в узкую улочку с зарешеченными окнами, застыла, удивленная, услышав мексиканскую песню.

Этого не может быть, подумала Тереса. Не может быть, чтобы это происходило сейчас, здесь. Подняв глаза, она прочла вывеску над дверью:

Эль Марьячи

Мексиканская таверна. И рассмеялась почти вслух, ибо поняла, что жизнь и судьба играют в какие-то свои игры, переплетая тонкие нити, и бывают моменты, когда эти игры становятся очевидными. Толкнув дверь, она оказалась в настоящей мексиканской таверне: на полках за прилавком выстроились бутылки текилы, молодой толстячок-официант разносил пиво «Корона» и «Пасифико» и ставил на стереоустановку диски Хосе Альфредо. Она спросила «Пасифико» – только для того, чтобы прикоснуться к его желтой этикетке, – поднесла бутылку к губам, отхлебнула глоточек, смакуя (этот вкус вызвал столько воспоминаний), а потом заказала текилы «Эррадура Репосадо», которую ей подали в настоящем, высоком и узеньком кабальито.

А из стереоустановки рыдал голос Хосе Альфредо:

В тот момент Тереса была счастлива – так сильно, так мощно, что даже сама испугалась. И попросила у признавшего ее акцент и любезно заулыбавшегося официанта еще текилы, а потом еще и еще. Зазвучала другая песня.

Она вынула из сумочки несколько банкнот, велела официанту принести нераспечатанную бутылку текилы и сказала, что покупает у него эти песни. Я не могу их продать, возразил удивленный парень. Тогда она достала еще денег, а потом еще, завалила ими весь прилавок перед ошалевшим официантом, и в конце концов он отдал ей вместе с бутылкой оба двойных компакт-диска Хосе Альфредо: «100 классических песен» – четыре диска с сотней песен. Я могу купить все, что угодно, мелькнула у нее нелепая мысль – да, в конце концов, не такая уж нелепая, – когда она выходила из таверны со своей добычей, и ей было совершенно наплевать, что люди видят ее с бутылкой в руках. Она дошла до стоянки такси – асфальт как-то странно качался у нее под ногами – и вернулась в отель.