Он рассмеялся, как будто я пошутил. Он смеялся с благодарностью, не так, как Петров; но я думал, что весь мир бьется в судорогах. Он был одержимым. Я решил сохранять осторожность, но влюбился в него, в этого южанина, этого сладкоречивого насмешливого еврея. Я хотел его. Да, я признаю это. Мне стыдно. Признаюсь, я дрожал, когда он принес мне бульон.

– Все приготовлено из морских водорослей, – сказал он, – не то, о чем вы мечтали, но это поможет. Но разве все истории лживы?

– Я был в танковой команде.

Он высушил мою одежду, отполировал мое оружие. Серебро сверкало. Пистолеты лежали на сиденье стула, военный кафтан висел на спинке. Он даже отыскал подходящую шапку.

– Вы были в том самолете, – сказал он.

– Наблюдателем.

– Значит, они наступают.

– Ну… – Я хотел расцеловать его длинные руки. Он кормил меня супом из деревянной ложки. – Ну…

– Конечно, вам нельзя рассказывать. Но такова моя работа. Я просто предположил.

– Вы уедете?

– Нет необходимости. Устроюсь в другую газету. Сейчас великое множество газет и политических партий, но хороших журналистов всегда не хватает.

– Я видел, люди могут уничтожить всех вокруг.

– Я покладист. – Он пожал плечами. – Видите ли, гибнут те, у кого большие запросы.

– Вы сказали, что хотите уехать подальше от побережья.

– Позже. Когда все уладится. А тогда они все равно могут убить меня?

– Возможно.

– Я не могу этого понять, а вы?

– Я понимаю их, – произнес я. – Во всем виноваты поляки.

– Мне тоже так кажется. – Он раскрыл маленькую зеленую книжку и показал мне строки из одного стихотворения. Я сейчас не могу его вспомнить.

Почему я поддался обаянию этого интеллигентного еврея? Христос на горе? Нет, это богохульство. Я полюбил его. Я не мог испытывать отвращения. Я ничем не был ему обязан. Полагаю, я стал его аудиторией. Еврей жил один в доме, который совершенно точно не мог себе позволить. Его скоро выставят вон. И он об этом знал. Я спросил, ходят ли еще трамваи.