Мне больше никогда не пришлось насладиться ботаническим уютом Спортинг-Клуб-сквер. Я сел на «двадцать восьмой» у «Семи Звезд» и оглянулся назад, чтобы проверить, не следует ли Бродманн за мной. Я вышел у «Одеона», на Вестбурн-Гроув, и, не рискнув пойти домой, отправился в кино. Показывали ковбойский фильм, где какой-то смехотворный Билли Кид[538] спасал город от всяческих злодеев. Там была сцена в пустыне, в которой я опознал Долину Смерти, хотя холмы и столовые горы в том ландшафте сильно напоминают однообразную ливийскую Сахару, где все пики похожи друг на друга.

Я очень плохо помню наше путешествие от Би’р Тефави к оазису, где мы присоединились к небольшому каравану верблюдов, с которым, по словам Коли, нам следовало добраться до Уэната[539], а оттуда двинуться к Эль-Куфре[540], где он собирался повстречать старых друзей. Эль-Куфра располагалась примерно в четырех сотнях миль к западу. Коля посоветовал мне расслабиться и наслаждаться путешествием. Оно будет очень легким.

— Но что такое Куфра? — Я никогда не слышал о таком городе.

— Великий оазис, место, где встречаются большие караваны из Африки и Индии. Он находится в шестистах милях к юго-западу от Каира, посреди непроходимых песков. Девятьсот миль дюн на запад до Гата и тысяча миль пустошей и гор на северо-запад до Триполи. Короче говоря, дорогой Димка, Куфра находится в самой глуши — и все же ты увидишь там такие достопримечательности, каких много веков не видел ни один христианин! Будь терпелив, мой дорогой, потому что сейчас ты едешь первым классом. После Куфры начнется настоящее путешествие.

Я спросил его, что находится дальше Куфры, но в ответ Коля только сказал: «Остается надеяться, что потом нам не придется ехать в Гат».

В караване меня называли «эль-багл», что означает «мул», но я не возражал. Я наконец оказался в безопасности от Бога, но сохранял привычки, которые Он мне навязал. Разумом я понимал, что Он больше не мог покарать меня, но мои нервы этого не понимали. В любом случае, я стал зависеть от одобрения других и был счастлив служить каждому, кто отдавал приказы. Я не мог спать, пока не осознал, что все в караване относятся ко мне доброжелательно. Только благодаря их веселой снисходительности я почувствовал себя непринужденно. Их насмешки и их презрение, их милые оскорбления согревали меня. По-арабски они иногда называли меня «отцом дураков», но на языке тубу[541] имена обычно звучали куда загадочнее. В племени горан использовали и более грязные эпитеты. Эти надменные африканцы считали меня мальчиком на содержании у педераста Коли. Коля, благодаря знанию языков, сумел всем внушить, что он враг французов, сирийский шариф[542], спасающийся от властей. У него даже нашлась потертая газетная вырезка — подтверждение этого рассказа. Материал был из парижского желтого издания, из светской хроники. Поскольку мало кто из караванщиков умел читать, его фотографии хватило, чтобы доказать: руми[543] причисляли его к врагам. Иначе зачем они напечатали его портрет? Это предположение всем казалось убедительным.