Восхищенный Ванслиперкен обхватил вдовушку за талию и прошептал ей над самым ухом: «Я напишу, напишу непременно все, что вы хотите, моя дорогая!» после чего, пожеманившись и поломавшись немного, Нанси дала ему поцеловать себя в щеку; затем мнимая влюбленная парочка рассталась.

Менее часа спустя «Юнгфрау» снялась с якоря и ушла в море при благоприятном ветре. Но под вечер их захватил почти полный штиль, так что куттер почти не двигался с места. Большинство матросов собрались на баке, по обыкновению беседуя между собой. Предметом их беседы на этот раз были предположения относительно того, что сталось с капралом ван-Спиттером, причем все выражали пожелание, чтобы он никогда больше не вернулся на куттер. Когда же эта тема была исчерпана, все обратились к Джемми с просьбой спеть песню, — и Джемми запел.

Но едва успел он пропеть несколько совершенно безобидных куплетов, как Ванслиперкен прислал одного из солдат сказать, что впредь пение на судне воспрещается, и чтобы сейчас замолчали.

— У нас теперь всякая песня будет считаться за бунт! — сказал Кобль. — Этому, право, не будет конца!

— Потерпим немного! Про каждого вора припасена петля! — проговорил Джемми вполголоса, и все пошли вниз.

Мечтания Ванслиперкена о прекрасной вдовушке прерывались иногда другими, менее приятными мыслями. Как это ни странно, но он волне верил тому, что ему сказал Костлявый относительно его плавания по морю, и ему казалось, что в этом деле было нечто сверхъестественное, что случай этот должен служить ему как бы предостережением не предпринимать ничего более против этого парня. Ванслиперкен чувствовал к нему страх, хотя злоба и ненависть против Костлявого при этом ничуть не ослабели в нем. Что же касается того, что его могли подозревать в покушении на жизнь этого человека, то эта мысль уже не смущала теперь лейтенанта. Что из того, если даже они подозревают его, ведь никто не осмелится высказать этого подозрения! Кроме того, в уме Ванслиперкена вставал еще другой вопрос: как следует держать себя по отношению ко вдове Вандерслуш? Он твердо помнил старую английскую половицу: «не выливай грязной воды, пока не принес чистой», и решил продолжать свое ухаживание, а вместе с тем надеялся, что вдова его не примет.

Таковы были его намерения, пока он не бросил якорь в Амстердаме. Здесь, приказав себе подать шлюпку и отдав все необходимые распоряжения на время своего отсутствия, он приказал, чтобы никто из экипажа не смел отлучаться с судна, решив, что если вдова Вандерслуш не желает его общества, то он с своей стороны лишит ее столь приятного и прибыльного для нее общества его экипажа, расходовавшего в ее Луст-Хаузе почти все свои деньги.