Епископ Дагэн с серьезным видом кивнул, но его глаза загорелись.

— Доктор Коул, я вижу, вы далеко пойдете, — сказал он.

Епископ был предусмотрительным человеком. Вначале он подошел к конгрессмену и обсудил с ним будущее армейских капелланов в мирное время. Спустя пару минут он вернулся к матушке Мириам Фероции.

— Отойдем в сторонку, матушка, — предложил он. — Нам нужно поговорить.

Он придвинул поближе обычный стул, чтобы на него могла сесть матушка, а сам с удовольствием сел в кресло епископа.

Вскоре они с головой ушли в беседу о делах монастыря. Матушка Мириам Фероция ровно сидела на стуле, не касаясь спинки, и радовалась тому, что епископу было удобно на особом месте, которое принадлежало ему по праву; он покойно оперся на спинку кресла и положил руки на мягкие поручни. Сестра Мария Селестина, подававшая пирожки, заметила, как сияет лицо ее настоятельницы. Она взглянула на сестру Марию Бенедикту, которая как раз наливала гостям кофе, и они обе улыбнулись.

Утром следующего дня, после приема в монастыре, на ферму Коулов приехала бричка шерифа, который вместе со своим заместителем привез тело полной женщины средних лет с длинными русыми волосами. Шериф не знал, кто она. Ее нашли мертвой в крытой грузовой повозке, в которой в лавку Гаскинса привезли мешки с сахаром и мукой.

— Мы думаем, что она забралась в повозку в Рок-Айленде, но там ее тоже никто не видел, о ней совершенно ничего не известно, — посетовал шериф.

Они отнесли ее в сарай и положили на стол, после чего кивнули и уехали.

— Урок анатомии, — сказал Шаман Алексу.

Они раздели ее. Она была вся в грязи, поэтому вначале Шаман вычесал у нее из волос гнид и всякий мусор. Затем он взял скальпель, изготовленный для него Олденом, и сделал на ее груди первый надрез. Он вынул грудину и извлек ребра, поясняя брату, как правильно называются кости и внутренние органы и зачем он это делает, но когда Шаман посмотрел на брата, то увидел, что Алекс едва держится.

— Не важно, насколько пострадало человеческое тело; каждый живой организм — это чудо, которым нужно восхищаться и с которым нужно обращаться достойно. Когда человек умирает, душа — древние греки называли ее anemos — его покидает. До сих пор еще не утихают споры о том, умирает ли душа или уходит в какой-то другой мир… — Он улыбнулся, вспомнив, как то же самое ему рассказывали отец и Барни, и мысленно порадовался тому, что продолжает заложенную ими традицию. — Когда папа изучал медицину, у него был один преподаватель, который считал, что душа покидает тело так же, как человек уезжает из дома, где раньше жил. Папа всегда говорил, что нужно обращаться с телом достойно, выказывая тем самым уважение человеку, который когда-то жил в этом доме.