Так почему же мне не страшно?

– Жалко мне тебя, Гевара! – вздохнул фра Луне. – Ведь живой ты человек, и душа у тебя христианская. Как же тебя не пожалеть, сын мой!

Все там же мы – в подвале. Да только брат Луне опять переменился. Вчера путал, за язык ловил. А вот сегодня – жалеть принялся.

– Погибнешь ты, сын мой. Сам погибнешь – и душу погубишь!

Вот-вот заплачет! И горбун, тот, что перышком чиркает, тоже головой качает. И ему, видать, жалко меня, грешного.

– Ведь люди мы все, сын мой. Даже распоследние еретики – тоже люди. А разве ты еретик, Гевара? Оступился ты, конечно, сильно оступился, так ведь молод ты, есть еще время покаяться, о душе своей бессмертной подумать…

И носом шморгает – видать, слезы говорить не дают.

– Ведаешь, сын мой, что ждут тебя муки сугубые, лютые. Растерзают твою плоть, огнем сожгут. Отчего же не покаяться тебе, сын мой? Одно слово скажи: грешен! Скажешь – и спасен будешь. Понимаешь, Гевара, всего одно слово!

– Понимаю, – кивнул я. – Грешен, святой отец! Даже подпрыгнула жердь от слов моих. Высоко – чуть ли не до потолка самого.

– Признался, признался! Грешен! Грешен! Признался! А горбун даже язык высунул – до того старается, мои слова записывает.

…Да только вчера им надо было меня про грехи спрашивать. Здорово тогда меня прижали! А вот сейчас – поздно.

Или не поздно все же?

– А теперь кайся, сын мой. Кайся! Все, как на духу, как на исповеди святой!…

Потер руки фра Луне, уселся поудобнее, локтями в скатерку уперся:

– Кайся!

И вновь кивнул я, задумался.

… То-то и оно – подумать дали! А ведь просто все получается. Хотел бы меня падре Хуан убить – давно бы прикончил. Или сам Эрмандаде свистнул, или на плаху отправил – за Костансу зарезанную. Но ведь не убил, не отправил.

Значит?

Нужен я! Уж не ведаю зачем, да только нужен. Ему ли, не ему – но требуюсь. Оттого и напугать решил – до смерти самой. Напугать, на поводок крепкий взять. А потом и явиться – как Тот, о котором ребята с Ареналя рассказывали. Губи душу, Начо, ежели не погубил еще!

Так чего ждать-то?