— Ну, самому доведется! — Чернявый крепыш с треском разорвал сорочку, не глядя, кинул ее оземь. — Эх, вы, бабы!

— Так батька Ладыжник! — обиженно отозвались «бабы». — Немец-то хитрый! Крученый немец!

Теперь они стояли друг против друга — дю Бартас с бородкой-пистолетом, нацеленной прямо в грудь сопернику, и мрачный батько Ладыжник, глядевший не на пикардийца, а куда-то под ноги.

— Гаплык немцу! — вздохнул кто-то. — Ой, жалко пана латина, ой, жалко! Где ж мы его, сердечного, хоронить-то будем?

Шутки кончились, и я пожалел, что вовремя не вмешался. Теперь уже поздно, пикадоры на арене, бандерильи впились в мясо, мулета развернута…

Торро!

…Схватились, замерли, дрогнули…

Рывок! Шевалье ныряет в пыль, падает боком, вскакивает, снова бросается вперед. Торро!

…Сцепились, застыли, ручищи пана казака впились в плечи дю Бартаса, или в бока, или в локти… Не вижу — пыль, пыль, пыль!.. Сейчас он его повалит, этот батька Ладыжник, экий здоровяк, небось постов ввек не соблюдает…

Бросок! Кто на земле? Кто?! Ладыжник?! Ура, шевалье!

Нет, встал! Сейчас бросится!

Бросился!

Торро!

Пыль!!!

…Р-р-раз! Теперь уже дю Бартас на земле. Падает, встает, упирается руками, упирается в скалу, в гору, в землю, ту, что на трех китах. Атланту было легче, земля просто давила на плечи, земля не хватала его здоровенными клешнями, не поднимала в воздух, не швыряла наземь, как жабу… Неужели лопатки? Пыль, проклятая пыль!..

…А-а-а-а-а-ай!! Эх!..

Да, это уже не Атлант! Это Антей. Оторвали бедолагу от земли…

— Батька! Батька! О-са-вул! О! Са! Вул! Не-мец! Не-мец! Бар-та-сен-ко!

Шевалье повержен, но огромная лапища Ладыжника рывком поднимает его с земли. Казарлюга что есть силы лупит пикардийца ладонью по спине.

— То-то! А вы, бабы, — это уже всем прочим, — учитесь! Может, лет через двадцать и выучитесь!