Но людей в белых и серых свитках никто не гнал, не караулил, не ловил по узким лесным тропинкам.

Они шли сами.

На привалах, махнув рукой на осторожность, я пытался заговаривать с ними, выспросить, понять. Мне отвечали, когда неохотно, когда горячо, захлебываясь словами. Но всегда — с удивлением. Моих случайных собеседников поражало, как это пан, хоть иноземец, да ученый, все наречия знающий, не понимает столь очевидного.

Серые свитки и белые рубахи шли умирать за свободу.

Пан-иноземец не понимал. Не мог понять.

— Дорогой де Гуаира, — молвил шевалье после некоторого раздумья, — по некоторым моим наблюдениям, мы приближаемся к полю битвы!

Я прислушался. Пушки гремели уже совсем близко. Если бы не туман и не лес, подступавший к самой дороге, мы давно бы увидели, что происходит у берегов Стыра.

— Мне тоже так почему-то кажется, — согласился я. — Впрочем, я человек цивильный.

— Да! — Славный пикардиец приосанился, огладил бородку. — Поверьте мне, здесь точно пахнет порохом. А-а… А кто с кем воюет?

Совсем рядом послышался негромкий злой смешок. Сьер еретик, ехавший чуть сбоку, кривил ухмылкой узкий рот.

— А давайте спросим сьера Гарсиласио! — предложил я. Жабьи губы дернулись, темные глаза победно блеснули.

— Рутенийцы борются за свободу, синьор дю Бартас!

— Ру… Простите, кто? — недоуменно поинтересовался наивный пикардиец.

Снова смех — уже погромче.

— Видите ли, синьор дю Бартас, эта земля зовется Рутения или Русь.

Шевалье растерянно моргнул. Кажется, он до сих пор не задумывался, в какой стране находится. Тут и Боплан помочь не мог. В желтой книжице рассказывается о Полонии и ее безымянных окраинах.[21]

— Ее еще называют Украина, но это в данном случае не так важно. А важно то, синьор дю Бартас, что русины восстали против польского короля.

Топот, громкое ржание. Несколько всадников в одинаковых черных каптанах, в шапках с красным верхом проскакали мимо колонны. Один из них держал в руках пику с намокшим от дождя синим значком.

— Восстали? Гм-м… — Шевалье нахмурился. — Я что-то слыхал об этом! Однако же есть присяга, есть долг верноподданного! Я воевал с проклятым Мазарини, этим жалким лакеишкой, но особа Его Величества для меня священна!

Уже не смешок — хохот. Мальчишка с трудом держался в седле, и я пожалел, что не могу дотянуться и сбросить наглеца в грязь.