— Можешь, но недолго. Четыре минуты.

Я поежился — недовольная физиономия Гилберта напомнила мне Фредди Аркрайта. А теперь куда ни плюнь — всюду Аркрайты, и Бен с ними заодно.

Я бегом пустился обратно, машина обогнала меня у дамбы. Я вошел в дом (там и правда было холодно), в кухне налил себе полстакана хереса. Подслушивать у двери в красную комнату не стал — вышел на лужайку, поднялся на невысокую скалу, с которой видно море, и отпил глоток хереса.

Пока все неплохо. Но как поведет себя Хартли, когда я поставлю вопрос ребром? И что сделает Бен, когда получит мою записку? А когда он ее получит? Если он в оба конца пройдет пешком да полчаса положит на собаку, дома он будет примерно в 9.30. Сейчас начало девятого. Я вспомнил, что проголодался. От хереса кружилась голова. Но если эти окаянные Аркрайты отвезут его домой на машине, он может вернуться вскоре после половины девятого. С другой стороны, если он будет идти пешком с собакой, то может задержаться и до десяти или около того. И на что ему вдруг понадобилась собака? Он что, хочет ее выдрессировать, чтобы кидалась на меня?

Подумав еще немного, я решил, что не так уж важно, в котором часу Бен домой, поскольку сегодня он, вероятно, ничего не предпримет— сначала будет ждать, что Хартли и Титус вот-вот явятся, а потом просто скрежетать зубами. Я представил себе, что он, чувствуя, как в нем нарастает ярость, даже испытывает от этого мрачное удовлетворение. Что и говорить, несимпатичная личность.

Я допил херес и вернулся в дом. Из красной комнаты по-прежнему доносились приглушенные голоса, и мне подумалось — чем дольше они будут беседовать, тем лучше. Каждая лишняя минута связывает их все теснее и хоть немного сокращает опасный промежуток времени. Когда проголодаются, наверно, выйдут на кухню. Но похоже, что от волнения они не чувствуют голода.

А я, несмотря на мои страхи, был очень голоден. Я поел печенья и маслин, потом выскреб из кастрюли остатки солянки и, прихватив тарелку и бокал белого вина, снова пошел любоваться морем. Состояние у меня было очень странное — возбужденное, нервное, чуть пьяное, но голова ясная.

Однако едва я устроился на своей скале, как услышал голос Титуса. Он, видимо, не решался окликнуть меня «Чарльз!» или «Мистер Эрроуби!», а потому несколько раз прокричал «Эй-эй!» и еще поухал по-совиному.

Я думал было оставить эти крики без внимания, но потом решил, что не стоит, хотя опасаться появления Бена было еще рано. И вернулся на лужайку, балансируя тарелкой и бокалом.

Титус и Хартли стояли у задней двери, и на лице ее было смятенное испуганное выражение, так хорошо мне знакомое.