Мой царственный друг Транко, одарённый среди иных достоинств горячей любовью ко всевозможным варварским диковинам, собрал у себя в Пупелле всё необычайное, что только могли создать самые изобретательные из его подданных, – куски дерева, покрытые замысловатыми резными узорами, гранёные раковины, инкрустированные копья, драгоценные вёсла, пироги из ароматического дерева и все те природные чудеса, что вынесли на его берега исполненные должной почтительности и богатые чудесами морские волны.

Среди этих последних самое видное место занимал огромный дохлый кашалот, которого после одного особенно долгого и свирепого шторма нашли выброшенным на берег, – голова его пришлась под кокосовую пальму, чьи пышные плакучие побеги казались его изумрудным фонтаном. Когда гигантская туша была освобождена от своих безмерно толстых покровов и солнце высушило обнажённые кости, скелет с вящими предосторожностями перенесли в Пупеллу, и он лежал под величавыми пальмами, словно под высокими сводами зелёного храма. Его рёбра были увешаны боевыми трофеями, позвонки изрезаны загадочными иероглифами арсакидских летописей; в черепе жрецы поддерживали неугасимый ароматный огонь, будто бессмертная китовая голова вновь выпускала к небесам свои туманные фонтаны, а ужасная нижняя челюсть была подцеплена к ветке и раскачивалась над молящимися наподобие меча на волоске, который некогда так запугал Дамокла.

Это было дивное зрелище. Роща была зелена, точно мох в Льдистой Долине, деревья стояли высокие и надменные, впивая жизненные соки; щедро воздающая почва лежала внизу, точно ткацкий станок, на котором натянут пышный ковёр; и побеги ползучих лоз составляли в ней фон, а живые цветы – узор. Все деревья, все их отяжелевшие ветви; все кусты, все папоротники и травы; полный зовами воздух, – всё было охвачено неустанным движением. Великое солнце в кружеве листьев казалось ткацким челноком, плетущим неувядаемую зелень. О ты, усердный ткач! невидимый ткач! – остановись на мгновение! – только ответь мне! – куда течёт твоя ткань? какой дворец предназначена она украшать? к чему все эти неустанные труды? Отвечай, ткач! – задержи свою руку! – одно только слово! Нет. По-прежнему снуёт уток, по-прежнему плывут со станка узоры; и струится неизбывным потоком цветастый ковёр. Бог-ткач, он знай себе ткёт; и стук и гудение станка оглушают его, так что он и не слышит голоса смертных; и нас, кто глядит на станок, тоже оглушают его стук и гудение; и лишь удалившись, услышим мы тысячи затерянных голосов. Ведь именно так и происходит на всех настоящих фабриках и заводах. Слова, которые неслышны подле крутящихся валов, эти же самые слова отчётливо звучат за стеной, вырываясь наружу из открытых окон. Этим путём было разоблачено немало злодейств. Так будь же осторожен, о смертный! ибо пока гудит и грохочет мировой станок, могут быть подслушаны издалека твои самые сокровенные мысли.