Когда двенадцать прутьев были готовы, Ахав стал собственноручно испытывать их, скручивая один за другим вокруг длинного и толстого железного болта.

– Этот с изъяном, Перт, – отбросил он последний. – Перековать надо.

Потом, когда Перт уже собрался было сваривать двенадцать прутьев, Ахав жестом остановил его и сказал, что он сам будет ковать свой гарпун. И вот, придыхая и покрякивая, он принялся бить молотом по наковальне, Перт подавал ему один за другим раскалённые прутья, из гудящего горна вырывались высокие языки пламени, а в это время возле них остановился неслышно приблизившийся парс и склонил перед огнём голову, точно призывая на их работу не то проклятие, не то благословение. Но когда Ахав поднял взгляд, он, незамеченный, скользнул прочь.

– Чем там занимается эта шайка люциферов? – буркнул Стабб на полубаке. – Этот парс чует огонь, что твоя серная спичка, и сам он пахнет палёным, точно запал накалившегося мушкета.

Но вот наконец стержень, уже сваренный воедино, нагрет последний раз; и Перт, чтобы охладить, сунул его в бочонок с водой, так что струя горячего пара с шипением вырвалась прямо в лицо Ахаву, который стоял, наклонившись, рядом.

– Ты что, хочешь выжечь на мне клеймо? – вскричал он, отпрянув и скривившись от боли. – Что же, значит, я выковал себе только орудие пытки?

– Боже упаси, сэр, только не это; но меня страшит одна мысль, капитан Ахав. Не для Белого ли Кита предназначается этот гарпун?

– Для белого дьявола! Но теперь мне нужны лезвия, тебе придётся ковать их самому, старик. Вот тебе мои бритвы из лучшей стали; бери, и пусть зубцы моего гарпуна будут остры, как морозные иглы Ледовитого моря.

Одно мгновение старый кузнец неподвижно разглядывал бритвы, точно рад был бы не прикасаться к ним.

– Бери, бери их, старик, они мне не нужны; ибо я теперь не бреюсь, не ужинаю и не читаю молитв, пока… но довольно, за работу!

Вскоре стальной наконечник, которому Перт придал форму стрелы, уже венчал новый гарпун, приваренный к его стержню, и кузнец, готовясь раскалить лезвие в последний раз перед закалкой, крикнул Ахаву, чтобы тот придвинул поближе бочонок с водой.

– Нет, нет, не надо воды; я хочу дать ему настоящую смертельную закалку. Эй, там наверху! Тэштиго, Квикег, Дэггу! Что скажете вы, язычники? Согласны ли вы дать мне столько крови, чтобы она покрыла это лезвие, – и он поднял гарпун высоко в воздух. Три тёмные головы согласно кивнули: Да. Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закалён гарпун для Белого Кита.

– Ego non baptizo te in nomine patris, sed in nomine diaboli![319] – дико вскричал Ахав, когда пагубное железо, шипя, поглотило кровь своего крещения.