Судно неслось всё вперёд и вперёд, оставляя за собой на волнах глубокую борозду, подобно тому как пушечное ядро, посланное мимо цели, лемехом взрывает ровное поле.

– Клянусь пенькой и солью! – воскликнул Стабб. – Быстрое движение палубы прямо по ногам добирается тебе до самого сердца. Мы с кораблём оба храбрые ребята! Ха, ха! Ну-ка, пусть меня подымут и опустят спиной в море, ведь, клянусь морёным дубом, мой хребет – это киль. Ха, ха! мы оба ходим, не пылим и следов не оставляем.

– Фонтан! Фонтан на горизонте! Прямо по курсу! – вдруг раздалось с мачты.

– Верно, верно! – воскликнул Стабб. – Я так и знал, это уж неизбежно. Дуй-плюй что есть мочи, о кит! всё равно сам обезумевший сатана гонится за тобой! Дуди в свою дудку! надрывай лёгкие! Ахав перекроет плотиной твою кровь, как мельник перегораживает запрудой быструю речку!

И слова Стабба выражали чувства всей команды. К этому времени азарт погони взыграл, запенился в людях, как пенится забродившее старое вино. Каковы бы ни были те бледные ужасы и дурные предчувствия, что испытывали ещё недавно многие из них, теперь их не только скрывали из страха перед Ахавом, они и сами разбежались и рассыпались во все стороны, точно трусливые зайцы прерий, спугнутые бегущим бизоном! Души матросов были в руке Судьбы; и подхлёстываемые опасностями минувшего дня, и пыткой ночного ожидания, и ровным, бесстрашным, безоглядным бегом их бешеного корабля, летящего к своей ускользающей цели, всё неистовее рвались вперёд их сердца. Ветер, круто выгибающий каждый парус и влекущий судно невидимой, но неодолимой рукой, сам ветер казался символом той таинственной силы, что поработила их и подчинила безумной погоне.

То был уже один человек, а не тридцать. Подобно тому как один был корабль, вмещавший их всех; хотя его и составляли самые разнородные материалы – дуб, и клён, и сосна; железо, и пенька, и дёготь; – но все они соединялись вместе в один корабельный корпус, который мчался теперь своим курсом, направляемый и уравновешенный длинным срединным килем; точно так же и разные люди в этой команде: доблесть того, малодушие этого; порочность одного, чистота другого – всё разнообразие было слито воедино и направлено к той неизбежной цели, на какую указывал Ахав, их единый киль и властитель.

Снасти словно ожили. Верхушки мачт, будто кроны высоких пальм, были увешаны гирляндами человеческих рук и ног. Одни, уцепившись рукою за стеньгу, другой рукой возбуждённо размахивали перед собою; другие, прикрывая ладонью глаза от палящего солнца, сидели на самом конце раскачивающейся реи; мачты так и гнулись, унизанные гроздьями человеческих тел – вызревшим урожаем судьбы. Ах, как пристально вглядывались они в бескрайнюю синеву, выискивая в ней то, что должно было принести им погибель!