Ничего не видя перед собой, она слепо брела, спотыкаясь, по огромному двору, мимо строя воинов, готовящихся к тому моменту, когда ворота Тары рухнут, выбитые тараном, мимо тех, кто устраивался на стенах с луками и копьями в руках. Она брела по глубоким, по щиколотку, лужам и по грязи, в которой тонули ее туфельки и которая хватала ее за ноги, словно пытаясь остановить и утащить под землю, в царство вечных мук.

Она прошла мимо королевского дворца с его вновь отстроенным крылом, свежей и чистой обмазкой и новенькой соломенной крышей, четко обозначавшей границу между ним и старым зданием. Она распорядилась, чтобы новая пристройка была больше и величественнее старой, и та превратилась в памятник ее гордыне и жадности.

Наконец она подошла к строгому зданию церкви, убежищу, тому самому месту, которое она любила больше всего в Таре, и распахнула двери. Внутри царил полумрак, поскольку снаружи лил дождь, а здесь не горели свечи. В молитвенном доме царила беспорядочная беготня и суета, монахи метались по всему помещению с отчаянием, грозившим перерасти в панику. В северном приделе церкви зияла разверстая могила: с нее сняли тяжелую каменную плиту, отмечавшую место последнего упокоения блаженного Каммиана, пятого настоятеля Тары, и положили на деревянные бруски.

Об этом знали лишь монахи да немногие посвященные, но блаженного Каммиана, пятого настоятеля Тары, никогда не существовало. Его могила представляла собой тайник, и сейчас монахи складывали в него золотые и серебряные чаши и кадильницы, блюда, кубки, реликварии, библии и молитвенники с украшенными золотом и драгоценными камнями обложками, ковши для вина, дароносицы, золотые цепи и жезлы, словом, все сокровища монастыря в Таре. Все это они прятали в яму в полу, в которой якобы покоился безобидный аббат, умерший полторы сотни лет назад.

Морриган не обратила никакого внимания на эту суету. Происходящее перестало занимать ее, и мысли о том, чтобы защитить Тару или спрятать ее сокровища, даже не приходили ей в голову. Она не ощущала ничего, кроме несмываемого и расползающегося пятна, которое тяжким бременем легло ей надушу. Опустившись на колени перед алтарем, она почувствовала, как слезы ручьем текут по щекам. Осенив себя крестным знамением, она начала молиться и вдруг, осознав всю тщету этого жеста, легла на пол лицом вниз, прямо на охапки тростника, раскидав руки в стороны. И уже в таком смиренном положении она вновь начала молиться о своем брате, о людях Тары, о своих врагах и лишь в последнюю очередь — о своей поруганной и загубленной душе.