– Здравствуйте, мистер Кортни. – Шон давно перестал пытаться отучить Франсуа звать его так. – Gott, какая жалость, что я вас не встретил. Я думал, вы приедете в три.

– Все в порядке, Франсуа. Как вы?

– Ревматизм замучил, мистер Кортни, но в остальном все в порядке. Как мистер Чарливуд?

– Все хорошо. – Шон больше не мог сдерживать любопытство. – Скажите мне кое-что, Франц. Я только что приложил ухо к стене и услышал странный звук. Не могу понять, что это.

– Что за звук?

– Какой-то скрежет, вроде… вроде… – Шон поискал слова для описания. – Вроде два куска стекла трут друг о друга.

Глаза Франсуа широко распахнулись и полезли из орбит, лицо посерело – он схватил Шона за руку и потянул назад по туннелю. Дыхание замерло у Франсуа в горле, и он пытался говорить, отчаянно дергая Шона за руку.

– Обрушение! – прохрипел он. – Обрушение!

И побежал, но Шон схватил его. Франсуа отчаянно вырывался.

– Франсуа, сколько человек в забое?

– Обрушение! – Теперь в голосе Франсуа звучала истерика. – Обрушение!

Он вырвался и побежал по туннелю к выходу, разбрызгивая грязь сапогами. Его ужас оказался заразительным, и Шон пробежал вслед за Франсуа с десяток шагов, прежде чем заставил себя остановиться. Несколько драгоценных секунд он боролся со страхом, который холодной рептилией свернулся у него в желудке – вернуться, предупредить остальных и, возможно, умереть с ними или последовать за Франсуа и остаться в живых? Но потом страх обрел партнера, такого же скользкого и холодного – его звали стыд, и этот стыд погнал Шона вперед, в забой. Там было пять черных и один белый, все голые по пояс, блестящие от пота. Шон выкрикнул страшное слово, и они повели себя как купальщики, в чьем бассейне обнаружилась акула: сначала мгновение парализующего ужаса, потом паника. Они побежали назад по туннелю. Шон бежал с ними, его тяжелые сапоги вязли в грязи, ноги ослабли от сытой жизни и поездок в каретах. Один за другим шахтеры обгоняли его.

«Подождите меня! – хотел он закричать. – Подождите!» Он поскользнулся на грязном полу и упал, оцарапав плечо о стену, проехался по грязи вперед. Грязь залепила ему бороду, кровь гудела в ушах.

Он остался в туннеле один. С треском, похожим на ружейный выстрел, лопнула стойка, поддерживавшая крышу, и туннель перед ним заполнила пыль. Шон пошатнулся, а земля вокруг него говорила, стонала, протестовала легкими глухими вскриками. Снова затрещали и рухнули стойки, и медленно, точно театральный занавес, скальная стена перед ним начала опускаться.

Теперь туннель был забит пылью, пыль закрывала обзор, от нее першило в горле. Шон понимал, что не выберется, но продолжал бежать, а вокруг падали куски камня. Осколок ударил его по каске, Шон едва не упал. Ослепленный пылью, задыхающийся, он с разбега налетел на брошенную тележку, перегородившую туннель, и оказался под металлическим корпусом; при ударе он оцарапал ногу. «Мне конец», – подумал он, но инстинктивно попытался протиснуться дальше и продолжать бегство. В этот миг туннель вокруг него с грохотом рухнул окончательно. Шон упал на колени и прополз между колесами тележки, он втиснулся под этот стальной корпус в то мгновение, когда крыша обрушилась и над ним. Грохот падения, казалось, длился вечно, но наконец и он стих; теперь слышался только скрип и скрежет породы, укладывавшейся на место, и по сравнению с предыдущим грохотом это была почти тишина. Фонарь Шон потерял, и тьма навалилась на него почти так же тяжело, как земля на его хрупкое убежище. Воздух был насыщен пылью, и Шон закашлялся; он кашлял до тех пор, пока не заболело в груди и он не ощутил соленый вкус крови во рту. Почти не было места, чтобы пошевельнуться: стальное дно тележки находилось в шести дюймах над ним, но он вертелся, пока не сумел раскрыть воротник комбинезона и оторвать кусок от рубашки. Этот кусок он, как хирургическую маску, прижал ко рту и носу.