И Гарри впервые улыбнулся – холодно, презрительно.

– Не захотел.

– О! – На лице Шона на мгновение промелькнула боль, потом он повернулся к окружающим. – Хорошо, джентльмены, идем вниз.

Все тихо стояли на своих местах в цепи – в полумраке и удушливой жаре. Каждый видел среди листвы, вьющихся растений и упавших деревьев неопределенный силуэт соседа. Иногда отчетливо выделялись очертания шляпы, случайный отблеск солнца на ружье, рука человека в прорехе среди темной листвы. Тишину, такую же тяжкую, как жара, нарушали нервный шорох ветвей, торопливо заглушенный кашель, щелчок затвора.

Шон положил палец на оба курка своего дробовика, оттянул их назад, поднял оба ствола и выстрелил дуплетом. Он услышал глухое эхо выстрелов, отразившееся от стен долины. И снова наступила тишина.

Он стоял неподвижно, старательно прислушиваясь, но различил только гудение насекомого и резкий крик испуганной песчанки. Шон пожал плечами – расстояние в две мили и плотная стена растительности совершенно заглушают голоса загонщиков и грохот палок, которыми они бьют по кустам. Но они идут, в этом он уверен, они услышали его сигнальный выстрел. Он представлял себе, как они цепью движутся вниз, двести черных людей вперемежку с белыми мальчиками, и распевают риторический вопрос, древний, как сама охота.

– Эйапи?

Повторяется снова и снова, с ударением на первом слоге слова.

– Эйапи? Куда идешь?

А между ним и загонщиками в спутанных дебрях буша возникает первое тревожное шевеление. Грациозные тела, серые в пятнах, поднимаются со своих тайных лежбищ на опавшей листве. Копыта, заостренные и узкие, глубоко вонзаются в мягкие листья, их вгоняет тяжесть напряженных мышц. Уши настораживаются, глаза как влажный черный атлас, блестящие черные носы дрожат, принюхиваясь, закрученные рога прижимаются к спине. Все тело словно готовится к полету.

Ощущая слабый запах пороха, Шон открыл ударный механизм своего дробовика, и пустые гильзы вылетели на траву – казенник опустел. Шон достал с пояса патроны, вложил в казенник, защелкнул дробовик и взвел курки.

Теперь им уже пора сняться с места. Сначала идут самки, рыжие, коричневые, спускаются по долине с длинноногими пятнистыми детенышами. Затем самцы, инконки, черные, большие и неслышные, как тени; они бегут, прижимая рога к спине. Уходят от криков и шума, уводят подруг и потомство подальше от опасности, прямо к подстерегающим стволам.

– Я что-то слышал!

Голос преподобного Смайли звучит так, словно его душат; вероятно, виноват белый воротничок, который кажется в полутьме бледным пятном.