Она услышала позади его дыхание и почувствовала его запах. У него был особый запах, который она научилась узнавать — как у щенка-сосунка или у кожаной мебели, на которую только что навели глянец. Ей стало жарко от этого запаха и чуть перехватило дыхание.

— Как красиво, — сказал он, и его голос был подобен легкому прикосновению пальцев к ее шее. Она почувствовала, как волоски на шее встают дыбом, поток крови прихлынул к бедрам и к соскам; соски превратились в маленькие твердые камешки. Они заныли, но это была не боль, а что-то гораздо более сильное. Ей захотелось, чтобы он притронулся к ним, и при этой мысли она почувствовала, как задрожали ноги и напряглись мышцы между ног.

— На самом деле прекрасно, — снова сказал он, теперь так близко, что она почувствовала, как его дыхание колеблет волосы у нее на шее, и новая волна дрожи пробежала по ее спине; на этот раз словно коготь разрывал ей плоть, и она сжала ягодицы, чтобы подавить это ощущение, как будто сидела верхом на непокорной лошади.

Посмотрела на картину и поняла, что он прав.

Прекрасна, хотя и не закончена. Буря всю ее видела мысленно, и картина была правильна и прекрасна, но сейчас Буре нужны были только прикосновения его рук.

Картина словно обострила ее чувства, раскрыла какую-то запретную дверь, и теперь его прикосновения хотелось до физической боли.

Она обернулась — Марк стоял совсем рядом и был такой высокий, что у нее снова перехватило дыхание. Она посмотрела ему в лицо. «Дотронься до меня», — мысленно приказывала она, но его руки висели вдоль тела, и она не могла понять выражения его глаз.

Она не вытерпела и медленно, сладострастно шевельнула бедрами. Что-то горело и таяло внизу ее живота.

«Коснись меня», — молча пыталась она заставить Марка выполнить ее желание. «Прикоснись к тому месту, где так жжет». Но он не услышал ее, не отзывался на ее безмолвные просьбы, и Буря вдруг рассердилась.

Ей хотелось наброситься на него, ударить по серьезному красивому лицу, она мысленно представила себе, как срывает с него рубашку и вонзает ногти в гладкие мышцы груди. Она посмотрела на расстегнутый и распахнутый ворот, на выбивающиеся черные волосы: кожа маслянисто блестела, солнце делало ее теплой и золотисто-коричневой.

Гнев ее разгорался и нашел себе точку приложения. Марк разбудил в ней поток переживаний и чувств, которых она не понимала и не контролировала, вызвал головокружительные волны физического возбуждения, и ей хотелось наказать его за это, заставить страдать, чтобы желания мучили его так же, как ее; ей одновременно хотелось и снести эту великолепную гордую голову, и прижать ее к груди, как мать прижимает ребенка, хотелось ласкать его и любить, но и рвать на части, причинять боль. Она была в смятении, у нее кружилась голова, она испытывала смущение и гнев, но сильнее всего было физическое возбуждение, которое делало ее легкой, как птица, и быстрой, и полной жизни.