Светлый фон

Уилбур Смит Горящий берег

Уилбур Смит

Горящий берег

Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни.

Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни.

Я слышал на горящем африканском берегу

Я слышал на горящем африканском берегу

Ужасающий рев голодного льва.

Ужасающий рев голодного льва.

Майкла разбудила безумная ярость пушечной пальбы. В предрассветной тьме множество артиллерийских батарей с обеих сторон гряды совершали непристойный ритуал принесения свирепых жертв богам войны.

Майкл лежал в темноте под шестью шерстяными одеялами и смотрел, как через щели палатки, словно страшное северное сияние, пробиваются огни разрывов.

Одеяла на ощупь были холодные и влажные, как кожа мертвеца, мелкий дождь стучал по брезенту над головой. Холод проникал сквозь одеяла, но Майкла согревала слабая надежда. Совершать полеты в такую погоду невозможно.

Ложная надежда быстро угасла: прислушавшись к канонаде, Майкл сумел по этим звукам определить направление ветра.

Ветер снова юго-западный, он приглушает какофонию боя. Майкл вздрогнул и натянул одеяла повыше, до самого подбородка. Как бы подтверждая его прогноз, мелкий дождь внезапно прекратился. Стук капель по брезенту стал тише, потом почти исчез: вода падала только с яблонь — ветви под неожиданными порывами ветра встряхивались, точно вышедший из воды спаниель, и обрушивали капли на крышу палатки.

Майкл решил, что не станет тянуться к золотым часам на перевернутом упаковочном ящике, заменявшем стол. Все равно скоро вставать. Он плотнее закутался в одеяла и задумался о своем страхе.

Боялись все, но суровые условия их жизни и полетов и обстоятельства смерти не позволяли говорить о страхе даже в самых уклончивых, обтекаемых выражениях.

«Стало бы мне легче, — подумал Майкл, — если бы вчера вечером, когда мы пили виски и обсуждали завтрашние действия, мог сказать Эндрю: Я ужасно боюсь того, что нам предстоит?»

Он улыбнулся в темноте, вообразив смущение Эндрю; тем не менее он знал, что Эндрю чувствовал то же самое. Это выдавали его глаза и то, как дергалась тогда его щека — ему приходилось то и дело касаться ее рукой, чтобы унять подрагивание. У всех ветеранов свои странности: у Эндрю дергается щека, и он постоянно сосет пустой мундштук, как ребенок соску. Майкл во сне так громко скрежещет зубами, что сам от этого просыпается; он до мяса обгрызает ногти на левой руке и каждые несколько минут дует на пальцы правой, словно притронулся к горячим углям.