Пока пилот говорил, Чайна внимательно следил за его лицом. Когда Клодия перевела, он холодно улыбнулся.

— Еще один смельчак, — проворчал он. — Что ж, сейчас узнаем, насколько он смел.

Не глядя на своих офицеров, он тихо что-то приказал, а пока они подкатывали тележку с ацетиленовым баллоном, Чайна не переставал улыбаться русскому офицеру. Русский отвечал ему ледяным взглядом, в котором чувствовалась недюжинная сила воли.

Чайна первым отвел взгляд. Он подошел к верстаку и бегло осмотрел разбросанные на нем детали и инструменты. Наконец он выбрал тонкий стальной прут, взвесил его в руке и одобрительно хмыкнул. По длине и толщине прут вполне подошел бы в качестве шомпола для карабина, на обоих его концах были нарезаны отверстия для болтов — возможно, это была какая-то управляющая тяга от вертолета.

— Вполне подойдет, — громко сказал он и взял асбестовую защитную перчатку.

Натянув перчатку на руку, Чайна переключил внимание на сварочный аппарат. Клодия, которая в свое время наблюдала, как работает ее отец, сразу поняла, что Чайна отлично знаком с устройством аппарата. Он зажег горелку и быстро отрегулировал подачу кислорода и ацетилена так, что пламя превратилось в сияющее голубое перо. Затем он взял прут в руку, защищенную перчаткой, и начал нагревать его конец в голубом пламени.

Все русские с тревогой следили за ним. Клодия заметила, как пилот несколько раз растерянно моргнул, а на верхней губе у него выступили капельки пота.

— Это не человек, а животное, — тихо сказала Клодия по-итальянски, — Вы должны поверить, когда я говорю, что он способен на самые дикие поступки. Пожалуйста, синьор, я не хочу при этом присутствовать.

Пилот вновь отрицательно покачал головой, но не сводил глаз с раскаляющегося кончика прута.

— Меня не запугать угрозами зверств, — сказал он, но она почувствовала, как его голос слегка дрогнул.

Цвет кончика прута, который держал в защищенной перчаткой руке Чайна, медленно переходил из пышущего жаром ярко-алого в раскаленный белый. Наконец Чайна улыбнулся и выключил горелку. Теперь он с любовью, как дирижер палочкой, помахивал прутом и при этом улыбался пилоту. Это была бесчувственная улыбка пресмыкающегося, улыбка кобры.

— Я повторяю свое предложение, спросите его, согласен он летать для нас или нет.

— Нет, — хотя голос пилота и был хрипл, ответ прозвучал вполне определенно. Потом он опять добавил по-русски: — Обезьяна, черная обезьяна!

Чайна встал перед ним и медленно провел кончиком прута у пилота перед глазами.

— Передайте ему, синьора, — пробормотал пилот, — что без глаз я уж точно не смогу летать.