И только теперь, в тот самый момент, когда он терял его навсегда, он понял, что, в конце концов, был просто отцом, таким же, как и миллионы других. Впервые в жизни он открыто признал свою любовь и, более того, свою зависимость от кого-то. Да, он любил своего сына и потерял его. Он громко застонал от невыносимой душевной муки.

Затем ярость вскипела в его крови, страшная, беспредельная ярость, и испепелила в нем все прочие чувства. Эта ярость была направлена против всех, кто, так или иначе, был повинен в его утрате. Он смотрел невидящими глазами в черную пустоту, поглотившую его сына, и священное пламя мести с каждой секундой все сильнее разгоралось в его сердце. Ему хотелось выплеснуть им вслед все, что бушевало сейчас у него внутри. Ему хотелось осыпать проклятиями эту женщину, ругаться, кричать от злобы и отчаяния, но он вовремя сдержался. Нет, ему это не пристало. Отныне он должен быть холоден и неуязвим, как сталь. Все его действия должны направляться точным ледяным расчетом.

Первым делом он подумал о том, что навсегда утратил свою власть над Красной Розой. С этой минуты она больше не представляла никакой ценности ни для него, ни для дела. Теперь она заплатит за все. Он знал, как уничтожить ее и всех, кто ее окружает. Смертоносное оружие уже выковывалось в его мозгу; оставалось лишь обнажить клинок.

Он оттолкнулся от ствола мангрового дерева и поплыл на другую сторону; он плыл не спеша, расслабленным брасом, позволяя течению сносить себя в излучину реки, где находился лагерь. Вскоре дно стало полого подниматься, он коснулся ногами песка и побрел к берегу.

Рейли Табака поджидал его у обуглившихся руин центра связи. Рамон быстро влез в одолженные ему брюки и куртку; волосы его были еще влажными, голова покрывалась коркой высохшего речного ила.

Забрезжил рассвет, серый от дыма, который все еще клубился над разгромленным лагерем. Люди Рейли Табаки вытаскивали трупы из-под обломков строений и укладывали их в длинный ряд под соседними пальмами. Все они застыли в позах, в которых встретили свою смерть. Это напоминало некий чудовищный театр абсурда.

Десантник Хосе прикрывал рукой глаза, будто всматривался вдаль. Его грудь была разорвана в клочья осколками ручной гранаты. Руки Адры были широко раскинуты в стороны, как у распятой на кресте; пулей ей снесло полголовы. Рамон взглянул на нее без особого интереса, словно на износившийся пиджак, который за ненадобностью можно со спокойной душой выбросить на помойку.

— Сколько? — спросил он у Рейли Табаки.

— Двадцать шесть трупов, — ответил тот. — Все до одного. Из тех, кто был в лагере, в живых не осталось никакого. Кто бы это ни был, дело свое они знают отменно. Интересно, кто они? У вас есть какие-либо соображения на этот счет?