Робин велела носильщикам снять с отца меховое одеяло и соорудить из зеленых веток и коры шину, чтобы наложить ее на ногу, а сама села возле носилок и приложила ко лбу страдальца прохладную влажную салфетку, разговаривая с Джубой и женщиной каранга. Не то чтобы они могли что-то посоветовать, просто беседа успокаивала.

– Наверное, все-таки стоило остаться в пещере, – вздыхала Робин. – В ней хотя бы удобнее, но сколько бы нам пришлось там сидеть? – Она размышляла вслух. – Скоро сезон дождей. Нет, оставаться было нельзя, и даже теперь, если идти так же медленно, дожди застанут нас в пути. Надо двигаться быстрее, но как перенесет это он?

На следующий день Фуллер Баллантайн несколько приободрился, лихорадка его немного ослабла, и они шли весь день, но к вечеру больному стало хуже.

Робин сняла повязку. Нога беспокоила отца меньше, однако цвет кожи вокруг язв изменился. Доктор поднесла намокшую повязку к носу и ощутила запах, о котором не раз предупреждал преподаватель медицины в Сент-Мэтью: не обычный запах гноя, а всепроникающее зловоние – вонь разлагающегося трупа. Робин бросила повязку в огонь и с тревогой осмотрела больного. По внутренней стороне бедра, начиная от паха, по тонкой бледной коже протянулись характерные алые полосы, а недавняя повышенная чувствительность бесследно исчезла. Более того, отец, похоже, совсем не чувствовал ногу.

Доктор пыталась уверить себя, что перемены к худшему не связаны с беспокойством от носилок, но в чем же тогда дело? Ответа она не знала. Перед выходом в путь все было в порядке, язвы стабилизировались – ведь с тех пор, как пуля работорговца раздробила кость, минуло почти восемнадцать месяцев. Значит, носилки.

Робин чуть не плакала: надо было слушать Зугу. Газовая гангрена, и целиком по ее вине. Она втайне надеялась, что ошибается, но симптомы не вызывали сомнений. Оставалось лишь продолжать путь, уповая на то, что отец попадет в цивилизованный мир прежде, чем болезнь приведет к неизбежной развязке, однако в душе Робин понимала, что все надежды тщетны. Она так и не смогла в отличие от большинства знакомых врачей развить в себе способность философски примиряться с неизбежным перед лицом болезни или увечья, излечить которые медицина не в силах. Ощущение беспомощности выводило ее из себя, особенно на этот раз – ведь пациентом был родной отец.

Робин наложила на ногу горячий компресс, понимая, сколь жалки ее потуги – все равно что пытаться остановить прилив стеной песка. Наутро нога стала прохладнее на ощупь, плоть потеряла упругость, и под пальцами оставались вмятины, словно на мягком хлебе. Запах усилился.