Робин велела позвать индуну.

– Плата за свадьбу – сто голов скота, – сурово произнесла она.

– Ты продешевила, – надменно ответил Ганданг. – Джуба стоит во много раз больше.

– Держи скот в своем краале до моего возвращения, – продолжала Робин. – Хорошо ухаживай за ним и следи, чтобы стадо приумножалось.

– Все будет, как ты скажешь, амекази.

На сей раз Робин не могла не улыбнуться в ответ – в улыбке индуны больше не сквозило насмешки, его зубы сверкали белизной, и он был, как и сказала Джуба, по-настоящему красив.

– Береги ее, Ганданг.

Робин обняла и расцеловала подругу – их слезы смешались. Не оглядываясь, Джуба поспешила за высокой стройной фигурой молодого индуны. На голове девушки возвышался узел с пожитками, ее ягодицы под короткой бисерной юбочкой весело подскакивали.

Жених и невеста поднялись на холм и скрылись за перевалом.

Дорога гиен уходила в горы, в туманные безлюдные долины, поросшие вереском и усеянные серыми камнями причудливых очертаний. Она шла мимо частоколов и бараков для невольников, о которых рассказывала Джуба, мимо рынков, где белые и черные вели отвратительный торг человеческими жизнями, где невольники меняли деревянное ярмо на кандалы и цепи. Однако сейчас бараки пустовали, тростниковые крыши просели и обвисли неопрятными лохмотьями, над прогнившими частоколами витал тошнотворный дух неволи. Робин велела поджечь бараки – ничем другим она помочь не могла.

Миновав покрытые туманом горы, дорога спустилась в темные ущелья и наконец вывела на болотистую прибрежную низменность. Тяжелое пасмурное небо давило удушливой жарой, уродливые баобабы вздымали вверх скрученные артритом ветви, как увечные паломники перед исцеляющей святыней.

Здесь путешественников и застали дожди. На переправе через реку поток унес троих; еще четверо, включая одного из готтентотов, умерли от лихорадки, первый приступ болезни свалил и саму Робин. Трясясь от озноба, в лихорадочном бреду она скользила и спотыкалась в грязи, сквозь которую прорастала трава. Зловонные миазмы поднимались из затопленных до краев болот и серебристыми призраками зависали над ядовито-зелеными полянами меж зарослей чахлых «малярийных» деревьев.

Лихорадка и тяготы последних переходов ослабили людей, которым оставался самое большее день пути от португальского побережья, где можно было рассчитывать на покровительство христианского короля и правительства цивилизованной страны. В последнюю ночь готтентотские часовые задремали возле тлеющего сторожевого костра, сложенного из сырых дров. Там их и настигла смерть: острые ножи перерезали глотки от уха до уха, не дав даже вскрикнуть.