Арренсуэло пытался унять доносчика напоминанием, что не следует будить лихо, пока оно тихо, что в данной ситуации протесты и умозрительные рассуждения фрая Луиса – всего лишь игра воображения.

– Игра воображения! – Фрай Луис рассмеялся. – А разве приговор дону Педро не игра воображения, позволяющая ему избегнуть более сурового наказания, которое, возможно, его еще ждет?

Он заявил это при большом скоплении людей в монастыре, в его словах чувствовалась явная угроза. К тому же рвение и страсть доминиканца произвели сильное впечатление на слушателей: они сочувственно восприняли его слова.

Кардинал был сильно раздосадован. Но природная мудрость побудила его скрыть свои чувства: на стороне противника – правда, а досада – плохой помощник в делах. Он призадумался, не говоря ни слова, чтоб не выдать своего огорчения.

Наконец он позволил себе улыбнуться доброй, не без лукавства, улыбкой.

– Мне сообщили из Сеговии, что местный инквизитор веры тяжело болен и требуется преемник. Я сегодня же обсужу назначение на эту должность фрая Луиса Сальседо. Его рвение и кристальная честность – залог успеха. Он отбудет в Сеговию тотчас по принятии решения.

Но предложение, разрешавшее, по мнению кардинала, все трудности, явно испугало фрая Хуана.

– Фрай Луис расценит новое назначение как попытку устранить неугодного свидетеля – попытку подкупить его, чтобы он замолчал. И будет пылать разрушительным праведным гневом, который ничто не сможет потушить.

Кардинал понял, как справедливо замечание фрая Хуана, и вперился взглядом в пустоту. Итак, монах, ревнитель правды, грозится свести на нет все усилия, если пыткой не удастся вырвать нужного признания у женщины. Отныне на это вся надежда.

Внезапно без вызова явился секретарь. Кардинал раздраженно отмахнулся от него:

– Не сейчас! Не сейчас! Вы нам мешаете.

– Послание короля, ваше высокопреосвященство.

Заметив недоумение на лице кардинала, секретарь пояснил: служители инквизиции привели человека, который был при оружии во время аутодафе, потому что явился с посланием к великому инквизитору от короля. Послание он должен вручить лично.

Пропыленный, измученный и небритый, сэр Джервас был представлен кардиналу. Он еле держался на ногах. Его глаза, воспаленные от бессонницы, запавшие и окруженные тенями, блестели неестественным стеклянным блеском, походка была шаткой от усталости.

Кардинал, человек гуманный, отметил все это про себя.

– Вы очень торопились, я вижу, – сказал он, то ли спрашивая, то ли утверждая свои наблюдения.

Джервас поклонился и вручил ему письмо.