— Твои янычары решили уйти на ранний ужин, — сказал Борс.

Тангейзер покачал головой и указал на зеленые одеяния и белые тюрбаны, затаившиеся во рву.

— Это ерикулу — регулярная пехота. Янычары появятся вслед за ними.

Борс указал рукой:

— А эти что делают?

Внизу у подножия насыпи, через равные промежутки в двадцать шагов, ординарцы расставляли громадные бочки, приколачивая к краям мостки. Они наполняли их морской водой из бочонков на телеге.

— Если довелось попробовать греческого огня, — пояснил Ле Мас, — запрыгиваешь в бочку и охлаждаешься.

Он указал на парапеты по обеим сторонам от пролома, где команды метателей огня готовили снаряды. Природная сера, селитра, льняное масло, аммиачная соль, скипидар, смола и нефтяной спирт. Турки добавляли ладан и паклю, чтобы сделать содержимое более липким, а венецианцы — дробленое стекло и спирт. Вдоль стенок парапета солдаты расставили, жерлами кверху, ряды особенных пушек, широких бронзовых цилиндров, приспособленных для метания снарядов, наполненных зажигательной смесью. Когда пушки направляли на цель и поджигали, давлением выталкивало наружу потоки зажигательных ядер. У амбразур стояли ящики с зажигательными глиняными горшками. Турки называли их «хумбарас»: горшки размером с кулак, запечатанные бумагой, со вставленным фитилем и заполненные текучей массой. Самыми хитроумными снарядами защитники были обязаны изобретательности Ла Валлетта: обручи из просмоленной лозы были пропитаны бренди и «петровым маслом», а затем обернуты шерстью и обмакнуты в ту же самую легко воспламеняющуюся жидкость, какую применяли для зажигательных ядер. Подожженные, эти обручи подхватывали щипцами и метали в передние ряды наступающих мусульман, где они производили ошеломляющий эффект. У метателей огня была адская работа. Тангейзер взял Борса под руку и увел подальше от них, опасаясь несчастного случая.

По строю передавали камфарный бальзам, и они намазали им бороды, чтобы забить вонь. Несколько турецких пуль просвистело над головой. Одного из tercios ранило в лицо, товарищи поставили его на ноги, и он, спотыкаясь, побрел в задние ряды.

— Дай-ка мне место, — сказал Борс.

Место нужно было для двенадцатидюймовой рукояти и зазубренного шестидесятидюймового лезвия его любимого германского двуручного меча. Он покрутил меч над головой, чтобы разогреться и размяться, и клинок засвистел, выписывая гигантские восьмерки перед ним и над ним. С непринужденностью дамы, складывающей веер, Борс опустил меч и поставил к ногам.

Тангейзер надел перчатки и осмотрел меч, который прихватил в церкви. Клинок был три фута длиной, в сечении напоминающий сплюснутый бриллиант. Он решил, что весу в нем больше двух фунтов, работа итальянская. Хорошо бы, если бы миланская. Он попробовал край на язык, ощутил вкус крови, но боли не почувствовал. Подошел к пирамиде из оружия погибших, которое ординарцы принесли после очередной атаки на брешь. Выбрал пятифунтовую булаву со стальной рукоятью и семью кривыми лезвиями, торчащими из сердцевины головки. Наверху булавы красовалась четырехдюймовая пика, ввинченная в головку. Тангейзер вернулся в строй, повернулся к человеку, стоявшему справа, невысокому, но коренастому ветерану с суровыми глазами, и поднял в салюте меч: