Это письмо начиналось с описания страданий, испытываемых осажденными, доблести защитников-христиан, героической смерти в бою за первую осадную башню сына самого Толедо, Федерико. Лишь прямым вмешательством Божественного провидения можно объяснить то, что они дожили до сего дня, ибо это выше и человеческих, и военных сил. Если же Толедо намеревается противиться Божественной воле, судьбу его бессмертной души решит, конечно, Господь. Однако в этом, преходящем, мире имеются люди, такие как Микеле Гислери, которые сочтут своим долгом почтить память мертвых, примерно наказав тех, кто малодушно предал их. И будет очень грустно, если воин с такой репутацией, как Толедо, на закате дней окажется вдруг самым подлым трусом в Европе.

Это было неслыханно — так угрожать испанскому наместнику, но Людовико знал Толедо. Подобное письмо наверняка вызовет у него пугающую волну гнева, а гнев заставит его действовать.

Несмотря на веру Людовико в провидение и в свои собственные дипломатические расчеты, пока что не было заметно никаких признаков грядущей передышки. А пока их нет, он не осмеливался сделать последний ход, которого требовала его интрига. Присутствие великого магистра было жизненно важным для поддержания духа всего гарнизона — более, чем когда-либо. Чудо, необходимое для того, чтобы отбить следующую атаку турок, как и в последний раз, может проистекать только от личности Ла Валлетта. Вот когда высадится подкрепление, тогда Людовико займется своим делом. Если этого не произойдет, он умрет вместе с остальными. Мысль о смерти не особенно волновала его. Если он и боялся смерти, то только потому, что она помешает ему вступить в брачные отношения с Карлой, которых он так сильно желал. И здесь его мысль снова скакнула. Близость Карлы будоражила его. Она была здесь, ждала, в этом же самом здании. Ждала его прихода, как и все они, ибо от его появления зависело их будущее. Но он не знал, что ей сказать. Он понятия не имел, как подчинить ее своей воле. Всех остальных — да, как обычно, но только не ее. А если он не сможет подчинить ее, как же он сможет выбросить мысли о ней из головы?

В зал вошел Анаклето. Струпья покрывали одну глазницу и щеку: нагноение уже прекратилось, но боль не прошла. И красавцем ему больше не быть. Вид Анаклето наполнил Людовико жалостью. Это английский приятель Тангейзера, Борс, сделал тот выстрел. Грубиян похвалялся этим всю дорогу, пока его вели в камеру. Анаклето подошел к трону. Он двигался какой-то странной походкой, не то чтобы неверной, но не такой легкой, как обычно. Анаклето поклонился.