Тангейзер сделал паузу.

Марсель промямлил что-то сквозь кляп.

Тангейзер вытащил меч.

– Позволь мне его убить, – попросил Орланду.

– На Мальте, когда мы стояли бок о бок, как братья, против тысяч доблестных врагов, я делал все возможное, чтобы ты не отнял ни одной жизни, – покачал головой его отчим. – В том, чтобы отнять эту, нет никакой доблести.

Он подвел молодого человека к окну и открыл створки:

– И в этом тоже.

Иоаннит подождал, пока юноша увидит постыдные дела, творившиеся на пропитанной кровью полосе песка.

– Вот твои «пилигримы», – сказал он сухо. – Вот твоя война.

Людовичи ухватился за подоконник здоровой рукой, чтобы не упасть.

– Наша война, – поправился Матиас, – потому что я виноват в ней больше, чем ты. Смотри и запоминай, брат мой.

Оставив Орланду размышлять над увиденным, Тангейзер вернулся к Ле Телье и острием меча приподнял его подбородок:

– В геенну огненную.

Взмахнув мечом, он обрушил его на шею Марселя. Лысая голова упала на стол и покатилась к ногам Кристьена. Кровь хлынула на крышку стола, подхватив лежавшие на нем бумаги. Госпитальер взял чашу с вином и осушил ее. Превосходное. Он поставил чашу, и его взгляд привлек лист бумаги. Знакомый почерк.

В суматохе он только теперь понял, откуда здесь взялся Бонифаций.

Тангейзер посмотрел на Пикара, который стоял у двери, прислонившись к стене:

– Значит, ты отдал Ле Телье письмо, которое я тебе отправил.

– Нет, сударь, нет! То есть я не собирался. Но Бонифаций…

– У тебя остался последний шанс спасти свою жизнь. Рассказывай, каков был план.

Малыш Кристьен относился к той разновидности животных, которые не способны поверить в свою смерть, какими бы серьезными ни выглядели аргументы. Пока он жив, он верил, что не умрет.