Повернув назад, мальтийский рыцарь заставил ее страдать. Карла не могла не бояться за него, но у нее уже не было сил для страха. Атака длилась всего минуту, а от врагов поле боя очистилось минуты через три, но это были невероятно долгие минуты. Матиас шел среди окровавленных тел – его влажная, черная от чужой крови кожа блестела в лунном свете – и добивал раненых, словно его оскорблял сам факт, что они еще живы. Карла понятия не имела, что он выбросил из клетки и почему так важно было предать ее содержимое реке, и когда Эстель произнесла эти вопросы вслух, ответить на них не смог никто из сидевших в лодке.

Потом графиня смотрела, как ее супруг моется в реке. Она пыталась сдержать свою любовь к нему, такую глубокую, что боль от нее была сильнее родовых схваток. Плечи ее затряслись, и по щекам покатились слезы. Мужчина, которого она любила, был повенчан с кровопролитием. И никакие ее чувства не изменят этого факта. Он произнес эту клятву верности задолго до того, как осознал ее смысл, когда люди, подобные тем, что теперь лежали мертвыми на берегу, отняли у него ту жизнь, для которой он родился. Возможно, Карла плакала именно поэтому – в той, другой жизни, у нее не было бы ни Матиаса, ни Орланду с Ампаро, ни счастья, которое она не променяла бы ни на что на свете. Даже на покой для мятущейся души Матиаса.

И у нее не было никакого права осуждать его ярость, потому что без этой ярости он никогда бы не принадлежал ей, а она ему, и если она не может любить его таким, какой он есть, значит, она вовсе не заслужила любви.

Дети тоже плакали, и у них были на то свои причины. Все лили слезы вместе с ней, кроме бедного Грегуара, который стонал на своем чепраке, погруженный в наркотический сон. Орланду не плакал, но он уже не был ребенком. Он поцеловал Карлу, вернул ей шарф, выслушал ее благодарность, сел на среднюю скамью рядом с Паскаль, и больше графиня с сыном не сказали друг другу ни слова.

Ампаро тоже не плакала. Она не спала, но, похоже, ничуть не удивлялась и не расстраивалась из-за окружавшего ее горя. Малышка не отрывала взгляда от матери. Карла улыбнулась ей.

Она увидела, как Матиас выходит из реки и поднимается на причал. Он посмотрел на нее, и хотя итальянка не могла видеть лицо мужа, его поза выражала притворное раскаяние. Карла встала и подняла Ампаро над головой. Над рекой. К луне.

Груз притворства словно свалился с плеч ее мужа. Он шагнул на плашкоут.

Графиня опустила ребенка. Послеродовые схватки заставили ее сесть и подождать, пока утихнет боль. Вместе с болью ушли и остатки слез. Карла чувствовала, как на нее наваливается невероятная усталость, но старалась не поддаваться ей. Она увидела швейцарских гвардейцев. Тангейзер повернулся к ним, и страх вспыхнул в ее душе с новой силой.