– Я вижу, мой господин, что в будущем за вами нужно присматривать строже. Мне нужен возлюбленный, а не герой.

– Но, Танит, ответ богов был благоприятным. Теперь нам не нужно терзаться виной.

– Я никогда не чувствовала себя виноватой, ни раньше, ни теперь. Но, божественный, если ты еще раз без надобности рискнешь жизнью, я так рассержусь, что даже боги побледнеют.

Хай в насмешливой печали покачал головой.

– Ох, Танит, что бы я делал без тебя? – И ее строгое выражение смягчилось.

– Мой господин, этого не будет никогда.

В этот миг пустая чаша выскользнула из пальцев старой жрицы и покатилась по глиняному полу. Покружившись, чаша остановилась, а жрица с довольным вздохом свалилась ничком. Хай подхватил ее и уложил на подушки. Удобно устроил и скромно расправил платье. Старуха улыбалась, бормотала и присвистывала во сне.

Хай выпрямился. Танит стояла рядом с ним. Они повернулись друг к другу и обнялись, медленно и осторожно сближаясь. Губы ее были прохладными и крепкими. Мягкие волосы коснулись его щек, тело девушки прижалось к нему.

– Танит, – прошептал он. – О Танит, как много мне нужно тебе сказать!

– Мой господин, я не слышала голоса прекраснее твоего. Во всех четырех царствах прославляют твои ум и мудрость… но, пожалуйста, сейчас помолчи.

Танит мягко выскользнула из его объятий, взяла за руку и вывела из комнаты.

За следующие месяцы компаньонка Танит привыкла к вину Хая. На пирах в храме она имела обыкновение поносить вино, которое выставляла верховная жрица, сравнивая его с вином Хая. И неизменно заканчивала похвалой самому жрецу.

– Замечательный человек! – говорила она во всеуслышание. – Никаких глупостей, как у остальных. Я вам рассказывала о Растафе Бен-Амоне, верховном жреце в правление сорок четвертого Великого Льва, когда я была храмовой ученицей? Ну и хлебнули мы с ним! – Ее старые глаза туманились, изо рта вытекала слюна. – Пьяница! – объявляла она с видом возмущенной добродетели. – Драчун! Ну и остальное. – Айна кивала. – Ужасный человек. – И она добродушно улыбалась своим древним воспоминаниям.

Кожаная труба с замазанными смолой сочленениями выталкивала из своих недр воздух, как вздохи умирающего динозавра. Нагнетаемый большими мехами с поверхности, здесь, на глубине в семьдесят футов, он почти утрачивал свою свежесть.

Тимон прислонился к мокрой поверхности скалы, прижавшись лицом к шлангу, чтобы вдохнуть жалкий ручеек свежего воздуха в пропахшей серой адской духоте шахты. Он страшно исхудал, под черной кожей отчетливо проступали все ребра, очерчивались все сухожилия. Голова раба походила на череп, с плоскими костями-щеками и ямами глазниц, в которых пылал огонь неукротимого духа.