— Вы обещали принести нож и оставить его мне после нашего разговора.
— Не говорите об этом, сударыня! Нет такого положения, как бы ужасно оно ни было, которое давало бы право божьему созданию лишать себя жизни. Я подумал и пришел к заключению, что ни в коем случае не должен принимать на свою душу такой грех.
— Ах, вы подумали! — сказала пленница, с презрительной улыбкой садясь в кресло. — И я тоже подумала и тоже пришла к заключению.
— К какому?
— Что мне нечего сказать человеку, который не держит слова.
— О, боже мой! — прошептал Фельтон.
— Вы можете удалиться, я ничего не скажу.
— Вот нож! — проговорил Фельтон, вынимая из кармана оружие, которое, согласно своему обещанию, он принес, но не решался передать пленнице.
— Дайте мне взглянуть на него.
— Зачем?
— Клянусь честью, я его отдам сейчас же! Вы положите его на этот стол и станете между ним и мною.
Фельтон подал оружие миледи; она внимательно осмотрела лезвие и попробовала острие на кончике пальца.
— Хорошо, — сказала она, возвращая нож молодому офицеру, — этот из отменной твердой стали… Вы верный друг, Фельтон.
Фельтон взял нож и, как было уловлено, положил его на стол.
Миледи проследила за Фельтоном взглядом и удовлетворенно кивнула головой.
— Теперь, — сказала она, — выслушайте меня.
Это приглашение было излишне: молодой офицер стоял перед ней и жадно ждал ее слов.
— Фельтон… — начала миледи торжественно и меланхолично. — Фельтон, представьте себе, что ваша сестра, дочь вашего отца, сказала вам: когда я была еще молода и, к несчастью, слишком красива, меня завлекли в западню, но я устояла… Против меня умножили козни и насилия — я устояла. Стали глумиться над верой, которую я исповедую, над богом, которому я поклоняюсь, — потому что я призывала на помощь бога и эту мою веру, — но и тут я устояла. Тогда стали осыпать меня оскорблениями и, так как не могли погубить мою душу, захотели навсегда осквернить мое тело. Наконец…
Миледи остановилась, и горькая улыбка мелькнула на ее губах.
— Наконец, — повторил за ней Фельтон, — что же сделали наконец?