— Ага, депешу, — подтвердил Замятин.
Он как всегда был значителен и громогласен, но легкое смущение, какая-то суматошность проскальзывали в его поведении. То перья начнет чинить — бросит, то съемы схватит, чтоб снять нагар со свечей, хоть в этом нет никакой необходимости.
— Какое послание, какую депешу? — не понял Саша.
— Их сиятельству вице-канцлеру. Вот смотри. Здесь разные варьянты. Выбери, какой понравится.
«Всемилостивейшее сиятельство! — начал читать Саша. — С глубочайшим, преисполнившим сердце холопа вашего благоговением и, ощущая крайнее смущение и слабость в телесах, исспрашиваю — благоволите холопа вашего…» Нет, это не подойдет.
— Вот эту почитай, — Замятин протянул следующую бумагу.
«Всемилостивейший князь и сиятельство! Издревле верный холоп ваш с великим обрадованием, стараясь показать сиятельству вашему истинное свое почтение и любовь, которое всегда к вам имел, дерзнул из глубины сердца своего припасть к ногам вашим. Прилежно стараюсь и тщусь довести до вашего сведения, что я наг и бос, сир и убог…»
— Это совсем невозможно, — взмолился Саша. — Я вовсе не сир, не убог!
— Надо почтительно, Сашенька, — сказал Друбарев, укоризненно покачав головой.
Саша вдруг разозлился.
— Да разве с таким письмом получишь скоро аудиенцию? Читать противно.
Замятин запыхтел, стол под ним заходил ходуном.
— Я про тебя говорил кой-кому, — сказал он, стараясь не смотреть на молодого человека. — И этот кой-кто посоветовал написать объяснительное письмо. И чтоб как подобает, с подробностями! А что я еще могу? Я человек маленький, — видно, трудно дались Замятину эти уничижительные слова, и чтоб скрыть неловкость, он добавил ворчливо: — Юность, прости господи… Все ей просто. А каково мне объяснить, что мальчик-курсант желает встретиться с вице-канцлером? И зачем ему сия встреча?
— А затем, — вскипел Саша, — что меня сегодня опять на допрос поволокут.