— Аким Анатольевич спрашивают, не угодно ли вам с ним объясниться? Ввиду вашей слабости, они интересуются, спуститесь ли вы к нему в гостиную или они поднимутся к вам в светелку?
Присутствие Акима в этой комнате было совершенно невозможным. Зарешеченная светелка была полна ее мечтами, голубиным воркованием, чистым, не омраченным подлостью, светом.
— Помогите мне причесаться. Я спущусь вниз.
Как только Мелитриса появилась в гостиной, Аким Анатольевич пододвинул кресло к печи, усадил в него Мелитрису. Был он непохож на себя: несуетлив, спокоен, доброжелателен.
— Я хочу спросить вас еще раз — согласны ли вы посетить поля и города Пруссии?
Мелитриса промолчала, только головой повела. Ответ был и так ясен.
Аким Анатольевич достал папку, долго в ней рылся и, наконец, достал лист исписанной почтовой бумаги — из дорогих, с золотой каемочкой.
— Вам знаком этот почерк?
У нее нет очков, а без очков она ничего не видит. А где же, мамзель, черт побери, ваши очки? Ведь не хотел ругаться, но с вами сам черт глотку сорвет! Не извольте орать, сударь! Она вовсе не обязана никому говорить, что ее очки лежат наверху возле Евангелия. А поминать врага рода человеческого — тоже умеет, но полагает, что ей это не с руки. Кто черта поминает, сам враг и есть!
— Фаина! Очки!
Как только Мелитриса прочитала первые строчки письма, руки ее против воли задрожали, очки запотели… а может, это глаза затуманило слезами. Письмо было, как сказал бы Аким, писано собственноручно рукой князя Никиты. Наверное, послание его было пространным, но Мелитрисе показали только конец, а именно — третью страницу.
«Я совершаю этот вояж не потому, что, как вы изволили выразиться, „жизни не мыслю без этой девицы“. Награжденный помимо воли моей опекунством, я несу ответственность за нее не только перед людьми, но и перед самим Богом. Мне говорят, она сбежала с мужчиной, она сама выбрала свой путь. Может быть! Но пусть она мне в лицо эти слова повторит, и отпущу ее с благословением на все четыре стороны. Когда вернусь, не знаю. Путешествие мое по Пруссии может затянуться. Хоть Мелитриса не иголка в стогу сена, согласитесь, отыскать ее будет мудрено. Из Кенигсберга напишу. Остаюсь глубоко почитающий вас князь Оленев».