– Недавно. Полчаса как… Да сразу, как нашел, за тобой побежал, Саул! Я только заглянул, так понял – мертвый!

– Ты что-нибудь слышал? Он кричал? Звал на помощь?

– Нет. Все было тихо. Я всегда, когда проходил – смотрел: он или писал, или ходил, размышлял! А сегодня заглянул, а он вот так… Сидит. Видно, писал и умер. Видишь, стило на столе – из пальцев выпало!

Стило действительно лежало рядом с рукой Иосифа. Пальцы писателя – желтоватые, словно выточенные из слоновой кости, были усеяны чернильными брызгами.

Надо было что-то делать: кому-то сообщать, кого-то звать, но Саул, который давно был готов к такому вот обороту событий, растерялся. Он стоял и смотрел на мертвое тело Флавия, на муху, ползущую по чернильнице, на россыпь каких-то желтых осенних цветов, названия которых он не знал, да на то, как легкий, словно дыхание девушки, ветерок играет с листьями.

Над цветами кружил крупный, с указательный палец, бражник, зависал над махровым великолепием лепестков, пытаясь продвинуть свой длинный хоботок в их сплетение, и снова взмывал в воздух. Саулу казалось, что он слышит гудение крыльев бабочки, но он знал, что это не так – бражник был бесшумен. И двигался медленно он только потому, что ему было некуда спешить. На самом деле бражник был быстр…

– Его надо перенести в дом, Саул, – сказал садовник и снова вздохнул так, будто сердце его переполнилось скорбью. – Негоже покойнику так лежать.

– Позови еще людей, Арсений, – отозвался секретарь чуть погодя.

Он думал, что садовник тут же уйдет, но тот не ушел – остался, словно ожидая еще каких-нибудь слов.

– Позови женщин. Пусть приготовят место в атрии, мы положим его там. Попроси Авиэля найти кого-нибудь, кто прочтет над ним каддиш[46].

– Я понял, – произнес Арсений. – Предупредить, чтобы пока не болтали?

– Все равно… – бросил Саул через плечо. – Пусть говорят, было бы кому слушать…

Он сел на скамью рядом с Иосифом и осторожно, обняв его за плечи, склонил вперед, чтобы тело легло грудью на стол. Он почему-то не мог без содрогания смотреть на тощую, беззащитную шею покойника и торчащую вверх бородку.

А ведь он не стар, подумал секретарь. Родился в год смерти Тиберия, многие из его ровесников все еще умудряются делать наследников. Что же обглодало его до смерти? Болезнь? Не похоже. Он не мучился болями, не исхудал. Но болезни бывают разные… Саул вспомнил синие круги под глазами Флавия, то, как задыхался тот, поднимаясь по лестницам. Что бы это ни было, теперь уже не имеет значения. Теперь имеют значение совершенно другие вещи. Например, завещание Флавия. Его посмертные финансовые распоряжения, его прижизненные долги. По какому обычаю его хоронить? По еврейскому? По римскому? Наберется ли миньян[47], чтобы проводить Иосифа?