…Когда он открыл глаза, за окнами было черно. Неярко светил красноватый ночник. Она сидела в кресле, закутанная в простыню, и курила, глядя в пространство. Он перевернулся на живот.

— Который час?

— Проснулся? — Она обернулась, окинула его непонятным в темноте взглядом, и ему на мгновение показалось, что глаза ее светятся. — Не жалеешь?

— Ну что ты? Только вот Лилька…

Он осекся, боясь обидеть ее. Она хмыкнула.

— Соврем чего-нибудь. Обвал, цунами, нелетная погода… Да ты не дергайся, все равно до утра идти нам некуда. Проголодался?

— Нет, но… — Он облизал пересохшие губы. — Вина бы выпил.

— Не проблема. Я из харчевни бутылочку прихватила.

Выпили по стакану, и руки сами собой потянулись сдернуть с нее простынку…

Он опять лежал на животе, мокрый, блаженно томный, а Таня, оседлав его, крепкими пальцами массировала ему спину. Рафалович похрюкивал от удовольствия.

— Хорошо?

— Да-а.

— Ну, извини, — неожиданно произнесла она. Пальцы резко надавили на точки у основания шеи, и он провалился в черную яму…

Очнулся он в незнакомой комнате — большой, чистой, с полукруглым окном во всю стену — на широкой белой кровати. Немилосердно болела голова, ныла спина, в глазах, как у Бориса Годунова, плыли кровавые мальчики. Он приподнялся на локте и застонал.

Дверь отворилась, и вошла Таня в строгом и прямом белом платье, отдаленно напоминающем докторский халат.

— Очухался? — не слишком нежно спросила она. — Вот и славно.

— Где я? — пробормотал он.

— У хороших людей.

— А точнее?

— Вилла Розальба, окрестности небезызвестного городка Сан-Ремо.