Когда постучали, Мигунов пошел открывать. Чепцов убрал со стола еду.

– Кто там?

– Нам нужен Павел Генрихович.

– Его нет дома…

– А как же быть, мы продовольствие привезли? – спросил за дверью низкий мужской голос.

– Откройте, – шепотом сказал Чепцов. – Он ждал продовольствие.

Это был очень напряженный момент в операции. Если бы дверь не открыли, дом пришлось бы брать штурмом, к этому все было готово.

Но дверь открылась…

Потапов и Грушко вошли в дом и по-крестьянски остановились у двери, сняв шапки. Сильно пахло жареным салом.

– А где же хозяин? – подозрительно спросил Потапов и оглядел комнату. – Как же он мог уйти, если было условие, что мы приедем…

– И вам он ничего не поручил? – спросил Грушко недовольно и встревоженно. – Как же так?

Вопросы нужны были только для того, чтобы хорошенько сориентироваться. Прокопенко уже подходил к двери.

Откинув полу поддевки, Грушко поднял автомат:

– Руки вверх! Быстро!

Мигунов бросился к постели, где под подушкой лежал пистолет, но его опередил Потапов. Чепцов поднял руки и застыл с открытым ртом. Вбежал Прокопенко, а за ним еще двое оперативников. Мигунова держали Потапов и Грушко…

Входили новые люди, по заснеженной улице пробиралась к дому тюремная машина…

Немецких агентов отвезли на Литейный и начали допрашивать. Мигунов молчал. Он только назвал свое имя и сказал, что делает это исключительно для того, чтобы конец его пути отразился в каких-нибудь архивах.

– Я попросил бы не затягивать дело… – добавил он и, низко опустив голову, замолчал. Его сухощавое породистое лицо с глубокими морщинами, с плотно стиснутыми губами выражало крайнюю степень решимости.

Чепцов немного пришел в себя и начал говорить. Никто еще не задавал ему вопросов, но он громко сказал:

– Я давно ненавижу большевиков, и вашу революцию, и все, что она породила! Доживете до весны, и вас вздернут на столбы! – продолжал он, задыхаясь на каждом слове. – Немецкая армия уже сжала свой кулак, смертный приговор вам произнесен! За это стоит умереть. Я жалею…