Пеленгасов закудахтал своим прокуренным смехом.

Да, я ревновал поначалу. Но затем Вика успокоила меня метким наблюдением, что когда ей приходилось ложиться в постель с тобой, то это значило, что мы вместе трахаем тебя. Это служило мне отличным моральным утешением.

Крымов хлопнул себя по коленям, встал и сказал:

Да, умны вы, черти. Ничего не скажешь. Викуля, еще раз выражаю тебе мое восхищение, но на свидания в СИЗО не приглашаю. Думаю, тебя не отпустит твой будущий муж. Кстати, Вика, пока я ждал твоего жениха, я сочинил «крымик». Дарю его тебе, запоминай, пригодится.

Остап посмотрел на Пеленгасова.

А теперь я хочу подумать. У меня к тебе, Боря, только одна просьба, если можно. Пусть сюда приведут Нильского, может, мы напишем заявление. Твой Стусь так настаивал, ему ведь надо соблюсти протокол.

Почему бы и нет, — согласился Пеленгасов. — Проигрывать надо красиво. Ничего, Остап, лет через пять-семь у тебя будет еще одна попытка.

Выходя, Вика глянула на Крымова еще раз и, отпустив ему воздушный поцелуй, сказала:

Прощайте, маэстро. У вас наконец-то нет проблем с деньгами. Потому что у вас вообще их нет. Жалею вам удачи в следующий раз.

За двенадцать лет и десять месяцев до этого…

Когда такси подъехало к порту, в запасе оставалось еще сорок минут. По-королевски расплатившись с водителем, он подхватил два огромных чемодана и энергичной походкой поспешил к пароходу. Она семенила за ним, как хвостик, с легкой сумкой через плечо, продолжая щебетать какую-то веселую чепуху, за которую зацепилась еще в машине. Его грудь распирало чувство гордости и радостного ожидания чего-то нового, обещающего, по-морски романтичного и неизведанного. Круиз! Как много в этом слове для тех, кто еще ни разу не был в круизе. Круиз! Какое заманчивое и красивое слово, в котором заключается и царство океана, и соленый свежий ветер, и безбрежное звездное небо с падающими кометами, несущими из космоса к Земле чьи-то загаданные желания, и одиночество от всего мира, одиночество любви — единственная форма одиночества, приносящая радость. Он шел и не чувствовал тяжести поклажи с вещами, которых было слишком много для недельного путешествия и слишком мало, чтобы охватить все многообразие ожидаемого.

Красавец-пароход стоял у причала, окруженный бездонной новороссийской ночью, и сверкал тысячами приветливых огней, добрых и ласковых, как огни рождественской елки. Сотни людей радостно суетились вдоль набережной, у трапов и на палубах огромного корабля. Он поставил чемоданы и обернулся.