— Не может быть, чтобы испанцы расстреливали раненых пленных! — воскликнула Фрикетта.

— Вы так думаете? — с горькой улыбкой проговорила кубинка. — Ну, меня и брата, во всяком случае, не пощадят… Ведь мой брат — полковник Карлос Валиенте, а я — Долорес Валиенте. Поняли вы теперь?

— Понимаю. Я слышала, что вы оба известные герои борьбы за независимость. К таким-то именно людям испанцы и должны относиться с уважением.

— Полноте! Вспомните, что даже во Франции, этой стране великодушия, расстреливали раненых пленников во время коммуны. Вообще во времена гражданских междоусобиц благородным чувствам нет места.

Издали приближался отряд кавалерии под командой блестящего штабного офицера.

Кивнув головой на этот отряд, Долорес с презрительной улыбкой добавила:

— Видите, я была права. Наши минуты сочтены… смерть перед нами… Но все равно! Мы умрем, как жили — честно и безбоязненно!.. Благодарю вас, мадемуазель, благодарю от имени всех кубинцев за вашу доброту, которую вы проявляли столько раз.

— Разве вы меня знаете? — спросила Фрикетта.

— Мы слышали, что в рядах испанцев находится молодая француженка, посвятившая себя служению несчастным жертвам войны и ухаживавшая с одинаковой самоотверженностью за друзьями и за врагами. Эта француженка — вы.

— Ага! Вот она, эта Валиенте! — слышалось из приближающегося отряда. — Смерть мятежнице Валиенте!

Фрикетта инстинктивно загородила собою брата и сестру.

Наэлектризованный приближением неприятеля полковник силился подняться, чтоб умереть на ногах, как следует солдату.

Кавалеристы скакали прямо к перевязочному пункту. Потрясая карабинами и саблями, они громко кричали:

— Смерть Валиенте! Смерть мятежникам!

В приближавшемся отряде Фрикетта узнала испанских волонтеров, в ряды которых шли по большей части колонисты или представители древних креольских фамилий, горевшие ненавистью к мятежникам.

Офицер был человек лет сорока пяти, с красивым и благородным лицом, искаженным теперь до неузнаваемости злобой и ненавистью. На нем были знаки отличия полковника волонтеров. В руке, дрожавшей от бешенства, сверкало дуло револьвера.

Остановив свою лошадь в четырех шагах от Фрикетты, он крикнул хриплым от гнева голосом:

— Посторонитесь!

Фрикетта расставила руки и выставила вперед грудь, очевидно, решившись защищать умирающего кубинского героя и его сестру до последнего вздоха.

Бледная и трепещущая от негодования, она воскликнула: