Все трое были одеты в обноски, обуты в брезентовые башмаки на деревянных подошвах. Пока старшие боязливо приглядывались к офицерам, подросток вышел вперед и закричал заливисто-веселым голосом:

— Деду! Верка! Настоящие русские!

Офицеры невольно улыбнулись — столько радости было на его лице.

— А вы взаправду? — вдруг спросил подросток, обращаясь к Сибирцеву. — Навсегда?

— Взаправду и навсегда! — ответил Сибирцев.

— А герр Шрамм говорил, что вы не дойдете!

— Как видишь, дошли, — засмеялся Яблочков.

Серебров сидел за столом, подперев щеку рукой. В его позе было что-то по-женски жалостливое. Такая жалость не вызывает неприязни, и паренек сейчас же обратился к Сереброву:

— А почему у вас погоны? А вы нас возьмете с собой? А немца далеко погонят?

Поток этих вопросов прервал Сибирцев, обратившись к старику:

— Как вас зовут?

— Парамонов Иван Федорович, — кланяясь, что было совсем непривычно, ответил старик.

— Давно здесь?

— С сорок второго году, с покрова.

— Откуда?

— Из Великих Лук все трое.

Дом вздрогнул от взрыва снаряда, но странно — эти невоенные люди как будто и не слышали грохота. Сибирцев следил за тем, как внимательно оглядывал паренек оружие, форму, как тайком потянулся к автомату, висевшему на груди солдата, и торопливо отдернул руку, поймав взгляд Сибирцева.

— Немецкие укрепления видели? — спросил Яблочков.

— А как же, — охотно ответил старик. — Мы сами на них работали…

Наступило настороженное молчание.