Индеец не желает говорить! Ну что ж! Европейцы не так выносливы, как дикари. Они заговорят.

Стоит помучиться несколько часов от голода и жажды, потерять силы и надежду, как обещание спасти жизнь заставит открыть тайну клада.

Обещание же это ни к чему не обязывает. Как только клад будет в его руках, они умрут, причем самой мучительной и жестокой смертью. Уж он, управляющий, об этом позаботится. Он помнит о своем изуродованном лице и, чтобы отомстить, готов дать не одно ложное обещание этим негодяям.

Все это вместе взятое до такой степени обрадовало бразильца, вселило такую надежду и умиление, что, забыв о своей обычной скупости, он мигом отсыпал солдатам целую пригоршню золота, которую те честно поделили между собой.

Этот человек был из той породы людей, которые ничего не делают наполовину. Ни секунды не медля, он собрал двадцать негров и отправился с ними к гроту, чтобы привалить еще одну огромную глыбу к выходу. Он был абсолютно убежден в том, что пленники при всем желании не смогут убежать. Довольный собой и удачно прожитым днем, управляющий вернулся в лагерь на золотом поле.

Не подозревая, что происходит снаружи, узники тем временем работали не покладая рук, чтобы выбраться из проклятого заточения.

Тяжелые кирки со звоном ударялись о камень, отбивая крошечные кусочки. Когда одна группа выбивалась из сил, ее заменяла другая. Даже Ивон, больной Феликс и полумертвый Генипа вкалывали наравне с другими.

Шли часы. Жажда становилась невыносимой. Дышать было почти нечем, в воздухе летала каменная пыль.

За сутки им удалось пробить каких-то шестьдесят сантиметров. Но мужество не покинуло людей.

Быть может, им суждено умереть с голоду. Пускай! Все равно! Они будут сражаться не переставая.

Невероятно, но самоотверженная работа продолжалась еще целых двадцать четыре часа.

Феликс перетрудился, и ему сделалось дурно. Дыхание стало прерывистым, грудь судорожно вздымалась. Он неподвижно лежал возле плачущего Ивона. Мальчик сбил в кровь руки и не мог больше держать кирку.

Артур еще шутил, посмеивался над старухой смертью, приближение которой уже явно ощущали все.

Мариус не уступал, уверяя, что в Марселе гранит еще прочнее, чем здесь. Чего ни придумаешь, чего ни сделаешь, чтобы только не сдаться, не опустить руки.

Джим решил, что самое время покувыркаться и походить на руках. Нормандец ворчал. Только бретонцам, этим железным ребятам, не было износу. Они упорно долбили скалу и страшно ругались.

Но никто не уступал злой судьбе. Никто не отказывался продолжать работу, хотя ее бесполезность становилась чем дальше, тем очевиднее.