— Места в машине хватит. Да, вы знаете, в Любцах не помнят такого кулака — Никиту Ивановича Поленова.

«Врешь, Мизель, на бога берешь! — подумал Никита Иванович. — Был такой кулак. И такой же рыжий, как я. И дочка по имени Танька!»

Поленов недоуменно пожал плечами и развел руками:

— Забыли, господин майор, немало лет прошло, как сослали меня на Синявинские болота. Вот приедем, старики сразу узнают… Они еще меня узнают!.. — злобно закончил он.

— Вас когда сослали, Поленов?

— В тридцать втором, господин майор.

— Так… В лагере скверно было?

— Скверно, дюже скверно!

— Начальник вашего лагеря сбежал, Поленов. Но к своим не сумел пробраться, он должен находиться на этой стороне. Вы помните его приметы?

— На всю жизнь запомнил, господин майор. Такое я тоже никогда не забуду! Эх, господин майор, попался бы мне в руки этот Ненашев Василий Петрович, я ему показал бы кузькину мать!

— А приметы, приметы, Поленов?! Мы его отыщем, от нас он не уйдет!

Никита Иванович задумался, но ненадолго.

— Зажмурюсь — вижу его перед собой! — Поленов действительно зажмурился. — Лысый… лысина как лаком намазана… Надо лбом чуб лохматый… Чуб и усы рыжие… Да, вот еще что запишите, господин майор: перчатку черную! Левая рука у него всегда в черной перчатке: руку ему покалечило еще в гражданскую войну.

Мизель быстро писал в блокноте. Часто он впивался взглядом в своего собеседника. Никита Иванович не отводил глаз. Наоборот, он еще упрямее смотрел на Мизеля, и этак покорно, услужливо, точно действительно рад помочь.

— Что еще помните о Ненашеве? — спросил Мизель.

— Большой начальник, мало встречаться с ним доводилось. Матом любил ругаться. Через два слова — мат…

Мизель позволил себе улыбнуться.

— С этой приметой русских трудно отыскать, — заметил он.

— Что верно, то верно, — согласился Поленов. — Ругнуться мы любим!

— А кого еще вы знали в лагере?