— Вы разве не знаете… — я осторожно подбирал правильный тон.

— Знаю… Только я думал… — он длинно вздохнул, — отсюда сразу в тюрьму…

Вот оно что! Пакостил исподтишка, а теперь надеется так же, скрытно от людей, получить наказание? Боится на суде в глаза честным людям посмотреть? Приуныл, повесил голову… А руки-то как безвольно брошены на колени! Да будь же ты мужчиной, черт возьми!

Я не выдержал и выпалил ему все это вслух, разве что без «черта». Он резко выпрямился, сгруппировался. Вот такой, собранный, он мне и нужен. Темп допроса задаю я.

12

12

Несколько дней он пробовал применять разную тактику поведения. То высокомерно отказывался отвечать, то жалобно канючил… Я старался выдержать ровный тон, не вспылить, как при первой встрече. Он успокоился, посерьезнел. Постепенно наладился ход наших бесед.

Да, я нередко отодвигал протокол допроса на край стола. Мне хотелось понять характер, суть этого человека. Что побудило его выступить против родной страны? Как он жил до этого? Где накапливал яд?

В семье кроме него еще трое детей. Домохозяйке-матери было не до старшего сына. Отец — рядовой инженер — норовил возвращаться с работы попозже, когда горластые малыши были уложены в кровати и шумный дом затихал… Нет, Виктор не попал в дурную компанию, у него вообще компании не было. Болезненно нервный, он часто срывался то в слезы, то в крик — сверстники его сторонились. Учился средне. Как все, вступил в комсомол. Поручений не просил и не имел. В армии не заслужил и ефрейторской лычки. Однако, вернувшись домой, начал покрикивать на мать, на отца: два года им покомандовали, теперь пришло его время. На фабрике не встал на комсомольский учет. Но на собраниях появлялся, бросал ехидные реплики и отказывался выступать. Зато махал руками в раздевалке, обвиняя администрацию во всех смертных грехах. И вдруг притих. Это Сверчевский подобрал крикуна и прежде всего предупредил о «конспирации». Во всем виноват существующий строй, убеждал Сверчевский, надо его устранить. Как? Есть подпольная организация…

Вот такую схему я набросал после того, как несколько раз «прокатал» биографию Белесова. Все это, конечно, упрощенно, схема остается схемой, но одну закономерность я уловил: идейным воспитанием Белесова никто не занимался. Даже когда он год проучился в институте, заочно, на экзаменах с него спрашивали в полной мере только «профильные», технологические дисциплины. Я вспомнил, как Ленин в одной из своих работ предупреждал, что в идеологической борьбе нет и не может быть нейтральной полосы: если мы где-то, в чем-то отступили хоть на шаг — это место тотчас же займет противник. Ясно при этом, что Белесов не безвольно пал невинной жертвой измышлений Сверчевского. Почва в его сознании была подготовлена, поле пустовало и ждало посева.