Аллан толком не помнит, какие были у этого плана геополитические аспекты, потому что с ним, Алланом, бывает такая штука — едва начинаются разговоры о политике, как он отключается. Причем это происходит как-то само собой.

Советский физик-ядерщик, успевший прийти в себя, понимающе кивнул. Политика к его любимым темам тоже не относилась никоим образом. Он, разумеется, поддерживал идеи социализма душой и сердцем, но объяснить почему и сам бы затруднился.

Все же Аллан честно попытался кратко изложить то, что говорил секретный Хаттон. Там точно было что-то в том духе, что Советский Союз либо нападет на США с помощью своего атомного оружия, либо не нападет.

Юлий снова кивнул: как-то примерно так оно и обстоит. Либо — либо, и из этого приходится исходить.

После чего цэрэушник Хаттон, насколько Аллан помнит, выразил беспокойство по поводу тех последствий, которые повлечет за собой советский удар по США. Хаттон считал, что если советский арсенал позволяет СССР уничтожить США всего один-единственный раз, то все равно это довольно-таки скверно.

Юлий Борисович кивнул в третий раз и сказал, что если США уничтожат, то это будет очень даже скверно для американского народа.

Аллан затруднился сказать, как Хаттон в конце концов собирался решать это уравнение. Но зачем-то ему нужно знать, что представляет собой советский арсенал; зная это, он смог бы порекомендовать президенту Джонсону начать переговоры с Советским Союзом о ядерном разоружении.

Хотя теперь Джонсон больше не президент, так что… нет, Аллан ничего тут сказать не может. Политика — она ведь мало того что сама по себе довольно часто дело пустое, она еще и создает людям трудности на ровном месте.

Разумеется, Юлий как научно-технический руководитель всей советской ядерной оборонной программы знал все о ее стратегии, мощи и размещении. Но за двадцать три года работы внутри этой программы ему ни разу не захотелось, да и не пришлось, задуматься о политике. Данное обстоятельство очень пошло на пользу Юлию и его здоровью. Он худо-бедно сумел пережить трех лидеров страны и маршала Берию в придачу. Столько прожить и удержаться на высоком посту — мало кто из людей власти мог таким похвастаться.

Юлий понимал, чем пришлось пожертвовать Ларисе. И теперь — когда они по идее заработали пенсию и дачу на Черном море — жена проявляет еще большую самоотверженность, чем когда-либо прежде. Она никогда не жаловалась. Ни разу. Поэтому Юлий не мог не прислушаться, когда она сказала:

— Милый мой, любимый Юлик. Давай и мы вместе с Алланом Эммануэлем немножко послужим делу мира на земле, а потом уедем отсюда в Нью-Йорк. А ордена с медалями вернешь Брежневу, пусть он их себе в задницу засунет.