— Отказываюсь, гражданин следователь.

— Остается заключить, что, вопреки всему, вы все же надеялись рано или поздно воспользоваться богатствами Клятой шахты… Вы отказываетесь отвечать и на этот вопрос?

— Отказываюсь, гражданин следователь.

— Не этой ли надеждой, в конце концов, объясняется то, что вы не сообщили органам власти о появлении на Урале Прайса, поддерживали с ним связь, помогали ему средствами и даже терпели то, что Роберт Прайс пытался опорочить честное имя Расковалова, сына вашего спасителя?

— Отказываюсь отвечать!

— Итак, «свой узелок» пересилил все: любовь к своей стране, о которой вы говорили ранее, ненависть к подлым убийцам Петра Расковалова — Ричарду и Роберту Прайсам, ваше доброжелательство к Павлу Расковалову? Вы не отрицаете этого?

— Выходит, так…

— Что вы хотите сказать в заключение?

— Мне жить недолго осталось, гражданин следователь: доконал меня американский выродок. Прошу передать Павлу Петровичу, что помру я с тяжелой душой, что крепко перед ним виноват, а пуще всего в том, что, отводя Павла Петровича от Клятой шахты, говорил я плохое о Петре Павловиче, иродом его выставил. Пускай Павел Петрович своего родителя не стыдится: человек был светлой души и ни в чем не виноват, а то, что нанесли на него Прайсы, то прахом навсегда развеяно.

А Марии Александровне Расковаловой прошу сказать, что завещание и ее долю камней я ей потому не передал, что сама же она отказалась от помощи и со мной очень гордо говорила. Пусть простит меня по милости своей, а вообще я к ней со всем уважением… Очень прошу вас, гражданин следователь, передать мои слова Павлу Петровичу и Марии Александровне.

— Я очень благодарен вам, — сказал Павел, сложив прочитанные листки в папку.

— Это не столько моя инициатива, сколько моего начальства, — пояснил Игошин, глядя на гостя сквозь дымок папиросы. — Изредка мы прибегаем к такой практике: объясняем человеку, что вокруг него творилось, чтобы он напрасно не ломал голову, над догадками. Теперь, надеюсь, вам ясна вся картина?

— Вполне… Ясно все, что касается Клятой шахты.

В большом и светлом кабинете Игошина снова стало тихо. Едва заметно улыбаясь, Игошин поглаживал тщательно выбритый подбородок. По этой улыбке, по блеску темных глаз чувствовалось, что майор не считает разговор законченным.

— Да, ясно все, что касается шахты и меня, — повторил Павел.

— А все остальное в тени, — подсказал майор.

— Да…

Майор промолчал.

— Вы, Сергей Ефремович, однажды сказали мне, какой порядок разговора вы предпочитаете: один спрашивает, другой отвечает, причем спрашиваете вы. Но, может быть, вы согласитесь выслушать… монолог?